Историческая наука и некоторые проблемы современности. Статьи и обсуждения

Проиллюстрируем это примером. Ленин на рубеже XIX и XX вв. изучал аграрный вопрос в России. Изучали тот же вопрос, с одной стороны, запоздалые теоретики народничества, и, с другой стороны, ранние апологеты капитализма типа П. Струве. В чем же проявился единственно научный (так как он блестяще подтвердился последующей историей) ленинский подход к проблеме – в отличие от двух других подходов к той же проблеме? Если ответить коротко: в том, что он был целостным, системным. В самом деле, если теоретики либерального народничества учитывали в своей концепции только генетический элемент в современных им аграрных отношениях (общинное землепользование), игнорируя при этом всю систему современного им общественного производства, равно как и критерий критики этого настоящего с точки зрения развития его в будущем (представленным довольно наглядно настоящим стран Западной Европы); если, с другой стороны, вульгарная буржуазная политэкономия, отвлекаясь от исторически унаследованного «генетического элемента» в строе русской деревни, исходила только из критерия капиталистического настоящего при оценке этого строя, то в концепции Ленина мы находим сложную тотальность, включающую не только генетический аспект настоящего, но и само «настоящее», рассматриваемое: а) как цельная социально-экономическая система России, вставшей на путь капитализма; и б) как «настоящее» более высокого порядка (в которую экономика России включалась только как составляющий элемент) – настоящее развитого капитализма.

В собственно историческом познании также представлены два настоящих времени. Так, если исследование предполагает настоящим какой-либо процесс в начале нашего века, то время осуществления исследования будет присутствовать как второе настоящее (в постановке вопросов исследования, в логических процедурах и т.д.). Точно так же в упомянутых исследованиях Ленина по аграрному вопросу мы находим не одно будущее, а два будущих времени: одно из них олицетворено законами капиталистической эволюции аграрных отношений (непосредственно будущее), второе олицетворялось перспективой социалистической перестройки деревни после победы пролетарской революции – будущее как снятие настоящего. Таким образом, в исходной «схеме» исторического исследования следует строго различать «будущее» изучаемого процесса, института и т.д., как развитие данного качества, и будущее с точки зрения гипотетической перспективы, представляемой исследователем. Было бы нетрудно показать, что в тактических лозунгах Ленина в период первой русской революции генетический элемент его концепции «аграрного вопроса настоящего» определял ориентацию на союз пролетариата со всем крестьянством в борьбе за победу буржуазно-демократического переворота, а непосредственное будущее – содержание тактики, предполагавшейся на случай победы этого переворота. Гипотетическое же будущее, как конечный вывод марксистской теории, обуславливало тактическую ориентацию на случай торжества революции социалистической.

Предлагаемая концепция тотальности при подходе к историческому явлению отличается от интерпретации ее автором доклада ровно настолько, насколько историческая схема отличается от презентистской. Чтобы это стало полностью очевидным, нужно подчеркнуть, что историк, в отличие от политэконома или политика, одно «будущее» (из двух) знает уже не гадательно, гипотетически, а доподлинно. Так, например, изучая большевистскую и меньшевистскую тактику в первой русской революции, историк не может не включить в свой анализ известное ему – опыт, уроки этой революции, как и выводы из всей последующей истории и внутрипартийной борьбы, вплоть до октября 1917 г. Действительно, было бы нелепо, изучая «Две тактики», делать вид, что будущее нам известно лишь гипотетически, а не исторически. Поскольку автор доклада неоднократно подчеркивает именно такой характер критерия будущего, то очевидно, что он упускает «непосредственное» или свершенное историческое будущее. Упрощено в его схеме и понятие настоящего: субъективно-логическое настоящее вытесняет настоящее объективной исторической логики.

Было бы по меньшей мере несправедливо заключить из вышесказанного, будто мной не признается научная ценность разбираемого доклада. Наоборот, это одна из первых (среди ряда других) попыток философа поднять актуальнейшую проблему логики конкретно-исторического исследования. И тот факт, что у историка возникают вопросы, сомнения, возражения, только подкрепляет действительное научное значение, плодотворность этой попытки.

Л.А. Ляховецкий

Мысли, содержащиеся в докладе А.С. Арсеньева, достойны взимания, но многие из них, по-видимому, нуждаются в разъяснении. Вероятно, при этом условии часть сомнений и вопросов отпадает. В данном же виде доклад вызывает ряд возражений, притом относящихся к его основным идеям.