Когда же съ вечернимъ рапортомъ опять явился не Аплечеевъ, а полиціймейстеръ, государь разсердился и приказалъ привезти къ себѣ Аплечеева, живаго иди мертваго.
Приказаніе исполнено: Аплечеевъ подъ руки былъ введенъ предъ государя, и отъ слабости опустился на колѣни.
— Что это значитъ? — закричалъ Павелъ. — Ты не хочешь служить? что съ тобою?
— Боленъ, ваше величество.
— Отчего?
— Отъ огорченія, ваше величество.
— Отъ какого?
— Не могъ исполнить воли вашего императорскаго величества.
— Какой?
— Киндякова не отправилъ въ Сибирь, не нашли въ городѣ, пропалъ неизвѣстно куда.
— А-а-а! Самъ дошелъ въ Сибирь!
— Слушаю, ваше величество, — покорно отвѣчалъ Аплечеевъ и, продолжая стоять на колѣняхъ, рѣшился, для своего спасенія, на смѣлую выходку, прибавивъ, глядя на табакерку, которую то закрывалъ, то открывалъ предъ его глазами разсерженный государь: «Какая прелестная новая табакерка у вашего величества!»
— Правда? Вчера у француза купилъ; посмотри хорошенько, прелесть!
Аплечеевъ принялъ табакерку изъ рукъ государя, полюбовался ею, попробовалъ положить ее въ карманъ своего камзола и, возвращая ее государю, сказалъ: «Чудесная и какъ хорошо приходится въ карманъ!»
— Ну, такъ возьми ее себѣ. Пошелъ! — заключилъ Павелъ, грозя пальцемъ Аплечееву, — да смотри ты у меня!
Замѣчательно, что Киндяковъ, не медля ни минуты, по полученіи записки Аплечеева, уѣхавшій, инкогнито, изъ Петербурга въ свое имѣніе, подъ Симбирскомъ, и уже болѣе не возвращавшійся изъ него, проживъ въ этой деревнѣ (Киндяковкѣ) до глубокой старости, лѣтъ десять тому назадъ увидѣлъ табакерку, предметъ настоящаго разсказа, въ рукахъ также симбирскаго помѣщика Л. Б. Тургенева и взялъ ее, чтобы полюбоваться.
— Знаете-ли какая это табакерка? — спросилъ Тургеневъ почтеннаго старика.
— Нѣтъ.
— Она пожалована императоромъ Павломъ за ваше спасеніе, и Тургеневъ разсказалъ Киндякову переданную здѣсь исторію.
Однажды императоръ Павелъ потребовалъ къ себѣ генералъ-провіантмейстера Обольянинова. Войдя въ залу, передъ государевымъ кабинетомъ, Обольяниновъ увидѣлъ поставленные на длинномъ столѣ горшки со щами и кашей, баклаги съ квасомъ и ковриги ржаного хлѣба. Онъ не понималъ, что это значитъ. Великій князь Александръ Павловичъ, выходя отъ государя, пожалъ руку Обольянинову и сказалъ: «Дурные люди всегда клевещутъ на честныхъ!» Это привело Обольянинова еще въ большее изумленіе. Онъ вошелъ къ государю, который былъ очень веселъ и встрѣтилъ его словами:
— Благодарю васъ, Петръ Хрисанфовичъ, благодарю: вы хорошо довольствуете солдатъ; а мнѣ донесли, будто ихъ кормятъ хлѣбомъ изъ тухлой муки, щами — изъ гнилой капусты и дурною кашей; все ложь; я приказалъ принести ко мнѣ изъ всѣхъ полковъ солдатскую пищу, самъ пробовалъ и нахожу ее превосходною; благодарю васъ.
Обольяниновъ просилъ поручить довѣренному лицу освидѣтельствовать всѣ припасы въ магазинахъ. Но государь сказалъ:
— Вѣрю, вѣрю вамъ, Петръ Хрисанфовичъ, и опять благодарю.
Когда Обольяниновъ былъ уже генералъ-прокуроромъ, Павелъ въ одно утро неожиданно посылаетъ за нимъ. Войдя въ кабинетъ, Обольяниновъ увидѣлъ, что государь широкими шагами ходитъ по комнатѣ и въ страшномъ гнѣвѣ.
— Возьмите отъ меня вора! — сказалъ Павелъ.
Обольянииовъ стоялъ въ недоумѣніи.
— Я вамъ говорю, сударь, возьмите отъ меня вора!
— Смѣю спросить, ваше величество, кого?
— Барона Васильева[1]
, сударь, онъ укралъ четыре милліона рублей.Обольяниновъ началъ было оправдывать этого, славившагося честностью, государственнаго казначея.
— Знаю, — закричалъ Павелъ, — что вы пріятель ему; но мнѣ ненадобно вора; дайте мнѣ другого государственнаго казначея!
— Ваше величество, — отвѣчалъ Обольяниновъ, — извольте назначить сами, я не имѣю ни на кого указать; или, по крайней мѣрѣ, дозвольте мнѣ подумать нѣсколько дней.
— Нечего думать, назначьте сейчасъ и приготовьте указъ мой сенату.
— Ваше величество, — сказалъ Обольяниновъ, — указомъ нельзя сдѣлать государственнаго казначея.
Павелъ вышелъ изъ себя и подбѣжалъ къ генералъ-прокурору.
— Какъ ты осмѣлился сказать, что мой указъ не сдѣлаетъ государственнаго казначея?
Съ этими словами императоръ схватилъ Обольянинова за грудь и потомъ такъ его толкнулъ, что тотъ отлетѣлъ къ стѣнѣ. Обольяниновъ считалъ себя погибшимъ: губы его шептали молитву и онъ думалъ, что на землѣ это его послѣдняя молитва. Но Павелъ опомнился и началъ успокоиваться.
— Почему-жъ вы, сударь, защищаете барона Васильева?
— Потому, — съ твердостью отвѣчалъ Обольяниновъ, — что я его знаю, и увѣренъ, что онъ неспособенъ на подлое дѣло.
— Но вотъ отчетъ его; смотрите, тутъ недостаетъ четырехъ милліоновъ!
Обольяниновъ читаетъ и, дѣйствительно, видитъ этотъ недостатокъ. Полный удивленія, онъ говоритъ: