Всякому извѣстно, какъ несносно стоять цѣлые сутки въ караулѣ, не снимая ни знака, ни шарфа. Со мною были два младшіе офицера моей роты, по установленнымъ правиламъ. Я принялъ почтеннаго Илью Ивановича Байкова самымъ радушнымъ образомъ, увѣренный, что мнѣ и моимъ товарищамъ не будетъ съ нимъ скучно. Я приказалъ придворному лакею подать завтракъ, къ коему пригласилъ и Илью. Онъ поблагодарилъ и сказалъ мнѣ, впрочемъ, что «нашему брату есть особенныя каморки». — Нѣтъ, почтеннѣйшій, вы будете съ нами — возразилъ я и налилъ ему рюмку водки и двѣ рюмки вина. Я радовался, что онъ кушалъ съ аппетитомъ и, замѣтивъ, что у него выступалъ потъ, я пригласилъ его спять кучерскую одежду и облегчить себя, что онъ охотно исполнилъ: на немъ оказался бархатный черный жилетъ и бархатные шаровары, спущенные въ сапоги.
— Скажите мнѣ, за что васъ посадили? — Онъ улыбнулся и сказалъ — За слово «знаю»! Извѣстно вамъ, что его величество никогда не скажетъ куда именно изволитъ ѣхать; но я безпрестанно поворачиваюсь къ нему, и онъ мнѣ кивнетъ то направо, то налѣво, то прямо. Не понимаю, какъ скользнуло у меня съ языка сказать — знаю, ваше величество. Государь вдругъ сказалъ мнѣ съ гнѣвомъ. — Кучеръ ничего не долженъ знать кромѣ лошадей! — Пріѣхали мы благополучно и я доставилъ его во дворецъ къ маленькому крыльцу, откуда государь обыкновенно выѣзжать и куда пріѣзжать изволитъ. Двадцать лѣтъ вожу его какъ на ладони; но прежнія силы измѣняютъ мнѣ, теперь не то! Поѣздка его величества въ Швецію, въ 1812 году, на свиданіе къ шведскому королю, гдѣ я не слѣзалъ почти съ козелъ день и ночь, между скалами и обрывами, меня изнурила, тутъ я и лишился и силы моей, и моего здоровья. Бывало, цѣлую четверку на всемъ скаку мигомъ останавливалъ, такъ что она осядетъ на заднія ноги.
Подали намъ обѣдъ и мы весело сѣли за столъ. Илья Ивановичъ сталъ разговорчивѣе.
— Мой прежній господинъ, — разсказывалъ онъ, — былъ извѣстный силачъ, морякъ Лукинъ. Онъ ломалъ подковы, изъ желѣзной кочерги дѣлалъ крендель. Однажды, флотъ долженъ былъ выступить. Государь (Павелъ Петровичъ) вошелъ на корабль и нашелъ моего барина грустнымъ. Его величество изволилъ замѣтить это и спросилъ — отчего? Лукинъ сказалъ ему, что чувствуетъ, что не воротится на родину. — Къ чему такъ думать? — возразилъ государь, — конечно, мы всѣ подъ властью Божіей. Подари мнѣ что нибудь на память свою. — Что же мнѣ подарить вашему величеству? — отвѣчалъ Лукинъ и, поискавши въ своемъ карманѣ, вынулъ цѣлковый, слѣпилъ изъ него чашечку, какъ будто изъ воску, и поднесъ. Государь любилъ моего барина. Предчувствіе его сбылось: онъ не возвратился на родину; ядромъ были оторваны у него обѣ ноги!
— Скажите, Илья Ивановичъ, говорятъ, что вы дѣлали много добра тѣмъ, которымъ трудно приблизиться къ нашему доброму государю?
— Иногда бывало, — отвѣчалъ Илья самымъ простодушнымъ образомъ.
— Разскажите, разскажите, — сказали мы всѣ трое въ одинъ голосъ. Онъ говорилъ очень хорошо, но нѣкоторыя фразы и слова были кучерскія. Будь онъ грамотный, какія интересныя записки могъ бы онъ написать!