Исторические рассказы и анекдоты из жизни русских государей и замечательных людей XVIII и XIX столетий

— У него есть превосходное сравненіе неба съ опрокинутой чашей.

* * *

Когда въ четвертомъ томѣ «Современника», появилась «Капитанская дочка», Гречъ, встрѣтившись съ Пушкинымъ, сказалъ ему:

— Батюшка, Александръ Сергѣевичъ, исполать вамъ! — Что за прелесть подарили вы намъ! Ваша «Капитанская дочь» чудо какъ хороша! Только зачѣмъ это вы, батюшка, дворовую дѣвку свели въ этой повѣсти съ гувернеромъ… Вѣдь книгу-то наши дочери будутъ читать.

— Давайте, давайте имъ читать, — отвѣтилъ улыбаясь Пушкинъ.

* * *

Послѣ одного обѣда, на которомъ было выпито порядочное количество шампанскаго, Пушкинъ бесѣдовалъ съ знакомой ему дамой. Нужно замѣтить, что дама эта была рябая. Какая-то фраза, сказанная Пушкинымъ, показалась ей не совсѣмъ приличной, и она замѣтила ему:

— У васъ, Александръ Сергѣевичъ, кажется въ глазахъ двоитъ.

— Нѣтъ, сударыня, — отвѣчалъ онъ, — рябитъ.

* * *

На одномъ обѣдѣ, цензору В. Н. Семенову пришлось сидѣть между Гречемъ и Булгаринымъ. Пушкинъ, увидавъ это, громко сказалъ Семенову, съ которымъ былъ однокашникомъ по лицею:

— Ты, Семеновъ, сегодня точно Христосъ на Голгофѣ.

* * *

Пушкинъ не только не заботился объ основанномъ имъ журналѣ «Современникъ», но даже почти пренебрегалъ имъ. Однажды онъ прочиталъ князю П. А. Вяземскому свое новое стихотвореніе.

— Что-же, — спросилъ Вяземскій, — ты напечатаешь его въ слѣдующей книжкѣ «Современника?»

— Да, какъ бы не такъ, — отвѣчалъ Пушкинъ, — pas si bête, — подписчиковъ баловать нечего. Нѣтъ, я приберегу это стихотвореніе для новаго тома своихъ сочиненій.

* * *

Н. М. Каншинъ, одинъ изъ малоизвѣстныхъ поэтовъ тридцатыхъ годовъ, пользовался особеннымъ расположеніемъ Пушкина. Каншинъ видѣлся съ нимъ въ послѣдній разъ въ самый день дуэли его съ Дантесомъ. Приводимъ, записанный со словъ Каншина, любопытный разсказъ объ этомъ свиданіи.

«Это было въ 1837 году. Я желалъ тогда поступить на открывшуюся вакансію директора училищъ Тверской губерніи. Конечно, думалъ я, литературные труды мои даютъ мнѣ нѣкоторое право на то, чтобы не быть совершеннымъ профаномъ въ ареопагѣ педагоговъ; но — ради большаго успѣха, — я счелъ неизлишнимъ, сверхъ другихъ лицъ, попросить и Пушкина, чтобы и онъ, съ своей стороны, объяснилъ тогдашнему министру народнаго просвѣщенія, графу Уварову, что я за личность.

Вотъ, пріѣзжаю къ нему, 27 января, утромъ, часовъ въ 10, и нахожу въ передней два ящика съ пистолетами; при нихъ вижу посланнаго изъ магазина. Думаю: это дѣло обыкновенное для Пушкина: онъ охотникъ стрѣлять въ цѣль. Спрашиваю камердинера:

— Дома баринъ?

Тотъ суетится и скороговоркой, смутно отвѣчаетъ:

— Дома-съ. Пожалуйте въ кабинетъ.

Иду туда. Нахожу Пушкина еще въ утреннемъ домашнемъ костюмѣ, и какъ-то страшно разстроеннаго и взволнованнаго. Говорю ему о своемъ дѣлѣ, а онъ въ это время безпрерывно перебѣгаетъ отъ дивана къ двери комнаты, почти смежной съ передней комнатой.

Ну, вижу: у него какая-то особенная забота, и поднимаюсь уже, чтобы уйти; но онъ удерживаетъ меня и съ видимымъ волненіемъ говоритъ отрывисто:

— Хорошо, хорошо, Николай Михайловичъ… Радъ тебѣ пособить… Сейчасъ, сейчасъ ѣду…

Но, вдругъ, какъ бы вспомнивъ что-то, прибавляетъ:

— Ахъ братъ!.. Теперь нельзя… Да, постой! Онъ (т. е. Уваровъ), кажется, знаетъ тебя…

Видя его тревожное состояніе, — говорю ему:

— Ну, Александръ Сергѣевичъ, не вовремя я къ тебѣ заѣхалъ; лучше побываю на дняхъ.

— Ничего, ничего, любезный мой, — отвѣчаетъ онъ. Какъ тамъ знать, что будетъ послѣ?.. Сегодня я его не увижу… Такъ лучше напишу…

И, вотъ, поспѣшно взялъ онъ изъ-подъ прессъ-папье бумагу и началъ писать записку къ Уварову по-французски. Замѣчаю, что за начальнымъ словомъ «Monsieur», выведеннымъ дрожащей рукой, слѣдуютъ еще двѣ фразы, которыя вскорѣ зачеркиваются. Вдругъ онъ встаетъ и говоритъ мнѣ:

— Не дивись, что я киплю душой… Знаешь мою горячность… До сихъ поръ… не умѣю владѣть… собой… Экое дѣло, не пишется… Да лучше увижусь… Скажу, скажу, скажу ему.

Я поторопился взять шляпу, а онъ, при прощаньи, какъ будто со слезами на глазахъ поцѣловалъ меня.

Каково же было мое изумленіе, когда я черезъ день узналъ, что для Пушкина настали уже послѣднія минуты жизни!»

Въ этомъ маленькомъ разсказѣ Каншина живо рисуется высокая личность Пушкина: поэтъ, собирающійся на смертный бой и въ то же время желающій помочь своему маленькому коллегѣ по литературѣ,— картина поистинѣ умилительная!

(Изъ жизни русскихъ писателей. Спб. 1882. Стр. 99. — Сочиненія князя П. Л. Вяземскаго. Т. 8. Спб. 1884. — «Рус. Архивъ» 1876. Стр. 712).

* * *

Одинъ купецъ предлагалъ любимцу императрицы Елисаветы Петровны, графу А. Г. Разумовскому, семьдесятъ тысячъ рублей за пеньку, назначенную имъ въ продажу и стоившую гораздо дороже. Торгъ не состоялся. Черезъ нѣсколько дней амбаръ, гдѣ хранилась пенька, сгорѣлъ. Приближенные выразили Разумовскому сожалѣніе, что онъ не сошелся съ купцомъ въ цѣнѣ.