Истории молодого математика

Историю древнего мира нам преподавали в пятом классе. Попутно я детально изучил «Легенды и мифы древней Греции» Куна. Древняя история была мне интересна, но стала еще интереснее спустя много лет, когда я узнал, что принадлежу к народу, который первым стал исповедывать монотеизм, в прошлом которого фигурируют древнеегипетские фараоны, который воевал с Римом… В Советском Союзе 1950 года истории у евреев не было. Не знаю, появилась ли она в школах постсоветской России, что, мне кажется, было бы логичным, ибо неудобный народ этот имеет некоторое отношение к Библии.

Но что я все о науках да о науках? Разве нет таких прекрасных вещей, как, например, музыка или изобразительное искусство? Существуют они, разумеется, но, к сожалению, ни в одном из этих проявлений человеческого гения мне не удалось преуспеть из-за отсутствия сколько-нибудь заметных способностей.

Поэзия

Прекрасно помню, что впервые испытал поэтическое вдохновение в возрасте восьми лет, сворачивая с мамой в подворотню дома 17 по Загородному, где жили дети умершего в блокаду двоюродного дедушки Марка. Вот моя первая рифма: «Митинг в городе, а на станции грандиозная демонстрация». Пустячок, а приятно! Я понял тогда, что могу сочинять стихи. Привожу строки, относящиеся приблизительно к тому же периоду:

Я пишу поэму. Жаль, что рифмы нет.
Видно не получится из меня поэт.
Плакать я не буду —
Мне плевать на это.
Напишу стихи я
И пошлю в газету.

Как видите, я рано осознал ограниченность своего поэтического дара – одновременно с его первым проявлением. Но пописывать стихи не прекратил, либо, отвечая на социальный заказ – для классной стенгазеты, либо по зову сердца. Вот опубликованный в стенгазете четвертого класса образец моей пейзажной лирики:

Поредела пелена тумана.
Подняли деревья-исполины
В неподвижном воздухе стеклянном
Кроны, освещенные зарей.
Поднимается в лучах багряных
Солнце над цветущею долиной,
В голубом просторе океана
Распахнуло веер золотой

et cetera.

Отчет о моем раннем поэтическом творчестве был бы неполным без стихов, вдохновленных любовью.

Домики столпились грудой темной,
Спит деревьев черная громада.
Звезды в вышине мерцают скромно,
Смотрит вниз луна печальным взглядом.
Все заснуло, только мне не спится.
Возникают в памяти невольно
Прошлого забытые страницы,
Отзываясь в сердце сладкой болью.
………………………………………………………………….
Вспоминаю… Но зачем напрасно
Прикасаться к наболевшей ране?
В побледневшем небе звезды гаснут,
Дремлет сад в предутреннем тумане.

Так версифицировал Вова Мазья в восьмом классе, а сегодня в свое оправдание он может лишь повторить, что никогда не тешил себя иллюзиями относительно своих поэтических данных.

Но через много лет мне выпало редкое счастье интимно прикоснуться к большой поэзии – к стихам моей дочери[26].

Фимка

Я уже имел случай упомянуть Фимку Б., моего друга с первого класса. Вместе мы просидели за одной партой почти все школьные годы и значительную часть этого времени были, что называется, не разлей вода.

В течение первых лет его обзывали «жиртрестом». Глядя сейчас на сохранившуюся у меня фотографию четвертого класса, вижу его двойной подбородок, что в то полуголодное время, вызывало раздражение социума и вело к остракизму. Мне же никогда не приходило в голову дразнить его, но ставить это себе в заслугу не могу, поскольку я просто не замечал ничего особенного в его внешности. Из книг мне было хорошо известно, что такое крепкая мужская дружба и именно такой, на мой взгляд, и стала наша дружба с Фимкой. Ему в те годы было отдано мое сердце, и я не сомневался, что он испытывает ко мне такие же чувства.