Истории молодого математика

Володя, простите, что

я задаю Вам этот вопрос, но…

Когда в Консерватории

будет Ваша лекция?

Мне Таня Бибикова говорила

о том, что эта лекция состоится.

Это верно?

Все-таки, честное слово,

есть и музыканты,

интересующиеся Вашей областью!

Обе, и Ира и Таня, были одними из первых преподавателей Музыкальной школы.

И еще одним из своих воспоминаний о тех давно ушедших временах хочу поделиться с читателями, причем именно здесь.

Обладая абсолютным слухом и феноменальной музыкальной памятью, Валерий Майский (на четыре года моложе нас, он был для меня, Гамера и Друзя просто Валеркой) постоянно что-то тихонько напевал. Мы знали, что он воспроизводит И. С. Баха, почти все необъятное творчество которого знал наизусть. Окончив Ленинградскую консерваторию как клавесинист и органист по классу выдающегося педагога И. Браудо[64]а так же как музыкант-теоретик, он вскоре защитил и кандидатскую на тему «Голосоведение у Баха», а затем, во второй половине шестидесятых, много концертировал. Репертуар органной и клавесинной музыки у него был богатейший, больше, чем у кого-либо другого в СССР в тот период, но несмотря на необыкновенную активность зарабатывал Майский мало, в соответствии со смехотворно низкими ставками Ленконцерта.

Майский играет

На четверг, 21 сентября 1972 года в Большом Зале Ленинградской Филармонии был назначен сольный вечер клавесинной музыки, в программе которого стоял Бах. Играл Валерий Майский: в первом отделении – Итальянский концерт фа мажор и Соната ре минор, и во втором – Токката ми минор и Французская увертюра си минор[65]. Хлопали ему громко, долго не отпускали, и на бис Майский играл щедро – в том числе, исполнил «Граунд» Перселла[66]. Вот к этой недлинной, изысканно красивой музыкальной пьесе и будет привязано мое особое воспоминание.

Программка концерта В. Л. Майского в Большом зале Филармонии

Начну с того, что утром я ее уже слушал в том же исполнении, но не из зала, а в Красной комнате, за сценой, где стояло чембало. Валерка должен был репетировать и захватил меня с собой. И вот, я сидел рядом с ним, по левую руку, отодвинувшись, конечно, чтобы не мешать, но пальцы его видел. В аналогичной ситуации мне бывать приходилось, когда рядом на рояле или пианино играли Ленька или кто-нибудь из консерваторцев, но в тот момент произошло со мной нечто необычное. Майский, закончив «Граунд», взглянул на меня, а у меня – лицо мокрое от слез – вот как он завел меня своей игрой! И пока мы шли до Невского, я не мог произнести ни слова, потрясенный. Разговорились только в метро, и он сказал, что, когда играл, мое волнение заводило и его по принципу обратной связи.

В будущем я неоднократно слышал эту прекрасную музыку, с другими исполнителями и в разных переложениях, но никогда она не вызывала во мне столь сильного эффекта, как в то утро. Перед отъездом в Израиль в 1973 году Майский пообещал записать для меня эту самую «Граунд» и как-нибудь переслать. Не знаю, сделал ли он это.

Тогда с эмигрантами прощались навсегда, не рассчитывая на встречу. Кое с кем из уехавших мне все же удалось увидеться лет через двадцать, но не со своим другом Валерием Майским. Он погиб тридцатидевятилетним в 1981 году в автомобильной катастрофе, на автостраде в Западной Германии.

Начальство меня не любило

«Что значит “не любило”? – вправе спросить читатель, – заглавие двусмысленно: не испытывало любви или испытывало нелюбовь?» На этот интересный вопрос отвечаю так: «До середины второго курса, точнее, до декабря 1956 года – не любило в первом смысле, а позднее – во втором.»

Упомяну три события того года: 25 февраля – речь Хрущева на XX съезде о культе личности Сталина, в ноябре – ввод советских войск в Будапешт и в декабре – выставка Пикассо в Эрмитаже.

Первое событие произошло в период, когда я интенсивно решал задачи студенческого конкурса, и более или менее одновременно, страдая из-за разрыва со своей знакомой, старался забыться и бродил по залам Эрмитажа. Я даже занимался там в кружке у замечательного педагога Нины Александровны Лифшиц и знал назубок, что где висит в каждом из залов европейского искусства[67].

Будучи поглощен своими проблемами, я принял к сведению разоблачения Хрущева, но особенно не удивился и сильных эмоций не испытал. После дела врачей новыми в докладе партийного лидера были для меня детали, но не существо дела. А на факультете в тот момент я был просто одним из списка хорошо успевающих первокурсников и не возбуждал у начальства никаких чувств.