Истории молодого математика

А весной 1959 года ко мне пришла большая удача. Начну с того, что, начиная со второго курса, я много лет вел тетради, куда записывал математические вопросы, мысли от прочитанного или свои собственные идеи, ссылки на статьи и книги. Все эти тетради хранятся у меня до сих пор, и вот, в первой из них, я вижу слова «изучать рост функций по поведению их поверхностей уровня». То было смутное предчувствие фундаментальной идеи, осознать которую мне удалось в начале пятого курса. Вот как это произошло.

В моем дипломе, как и у всех, закончивших матмех по специальности «математика» в те годы, стоит «математик, преподаватель математики средней школы». И это – не просто слова, поскольку в осенне-зимнем семестре на четвертом курсе мы слушали лекции по педагогике и затем проходили практику в школах. Каждый из нас был обязан дать урок в старшем классе. В это время другие студенты из группы присутствовали в классе, а затем обсуждали урок, отмечая его недостатки и достоинства.

Однажды я сидел на задней парте во время такого урока и, чтобы не скучать, думал над некоторым неравенством между нормами функции и ее градиента. Вышеупомянутая идея об изучении функций вдруг приобрела конкретные очертания. Это было как озарение! Внезапно я понял, что получил новое доказательство классической теоремы С. Л. Соболева[111]. А острое внутреннее ликование, испытанное в тот момент, показывает, что мое подсознание уже чувствовало: это – далеко не все. И, действительно, в течение нескольких дней до меня дошло, что речь идет не только о новом доказательстве известного факта, сколько о мощном и, в известном смысле исчерпывающем, подходе к важной области теории функций. Здесь, разумеется, не место объяснять математическое существо дела[112]. Психологически для меня оказалось решающим то, что, нырнув однажды на максимальную глубину, я почувствовал вкус к этому и подсознательно сделал своим sine qua non продолжать в том же духе. В каком-то смысле, тот школьный урок на педпрактике задал уровень моей будущей исследовательской работы. Я всегда стараюсь разобраться с проблемой до конца.

Целина

В августе между четвертым и пятым курсами большую группу студентов матмеха послали на целину, в Кокчетавскую область. Я поехал из энтузиазма и в будущем не пожалел об этом. Жили мы посреди степи в собственноручно возведенных шалашах. Над нами – безоблачная пиала неба, а вечерами – поразительной красоты закаты. Воду нам привозили в бочках из ближайшего населенного пункта, а еду готовили дежурные тут же в поле. Пшеницей были засеяны огромные площади. Поэтому, несмотря на низкую урожайность, зерна было собрано много. Кое-кто из нашей группы помогал комбайнерам, но в основном мы работали на току, грузили зерно или лопатили его, чтобы не сгорело. Ближе к осени строили сараи, устанавливая опалубку и заполняя ее саманом. К концу рабочего дня мы, конечно, изматывались, но после ужина, сидя у костра, пели песни, травили анекдоты, пекли картошку.

Мы были молоды, и физическая нагрузка не казалась чрезмерной. А вот что я не могу вспомнить без отвращения – это самодельную уборную. Она представляла собой неглубокую, поскольку грунт был ужасно твердым, быстро наполнившуюся яму, накрытую загаженными досками. Вокруг – мириады навозных мух и вонь невыносимая. Стенок нет, а неподалеку еще один туалет той же конструкции, но женский. Не убедившись, что он свободен, мы свой не посещали, ну и vice versa.

На мотив «Я помню тот Ванинский порт» ваш покорный слуга сочинил:

Сойдешь поневоле с ума,
Взяв в руки лопаты и вилы.
Будь проклята ты, целина.
Сведешь ты студента в могилу.

Живем без еды и без сна

По воле Хрущева Никиты
За что же, за что, целина,
Мы будем в могилу зарыты?

И так далее, в том же пессимистическом духе.

Еще дома я решил все свободное время на целине тратить на французский и взял с собой учебник и пару книг. Просыпался на два часа раньше общего подъема, учил слова, читал по-французски. Начал с французского перевода «Шерлока Холмса», которого недавно прочел по-английски, что очень помогало. Словаря у меня не было, кроме того маленького, что находился в конце учебника. Поэтому я по многу раз читал одни и те же страницы, уходил по книжке вперед, возвращался и перечитывал, пока не добивался более или менее сносного понимания. В итоге у меня почти не оставалось непонятных слов. Покончив с Конан Дойлем, я перешел к Мопассану и аналогично освоил «Милого друга».

Эта лингвистическая деятельность украшала мое однообразное целинное существование, которое неожиданно затянулось. Из-за нехватки транспорта, занятого срочной перевозкой зерна, нас продержали в степи до заморозков. Утром, когда мы, наконец, уезжали, вода в бочках покрывалась тонким ледком.