Истории тёмного королевства (СИ)

Ставрогин заграницу бежал с позором и от позора большого, думал, что каяться будет в смирении и покое. Живёт здесь так, что все другие, пожалуй, от зависти помереть могут. Никаких границ и правил давно уже для него не существует, стёр он их вместе со своею совестью, запятнанной грязью и тёмными делами. Да вот что-то такое, мутное, страшное, больное и горькое, уснуть не даёт. Приходит каждую ночь в отель, садится на край кровати, цепкими лапами подушку царапает. Это не жажда покаяния вовсе, нет. Думать даже о таком глупо, помышлять о личной свободе человеческой, и здесь, где нет духоты русской, страшно.

Ставрогин ночами почти совсем не спит, вина пьет вдоволь, до дурмана, до комка в глотке, а потом, тягой к теплу, к простому человеческому счастью мучимый, шляется по дурно пахнущим притонам да дешёвым кабакам. И здесь они, заграницей, так же глухи и тесны, как в России, разве что краски чуть ярче да музыка чуть звонче играет. Он и здесь тяжкой мыслью одержим, да только сформировать умело её всё не может — письма пишет родным и друзьям-знакомым, но не заканчивает, и только в глухую пустоту отправляет. Часами, вином и виною одурманенный, по тесной комнатке из угла в угол, как каторжанин, ходит, да всё на вопросы, которые и сам не понимает до конца совсем, ответить пытается — впустую.

Верховенский появляется, как и всегда, внезапно. На губах его улыбка милого тирана сияет. Убьет, не моргнув глазом, коли скажешь что-то, с чем он не согласен. Да только перед тем будет горькими слезами заливаться, плачем сладостным давиться, и обнимать, точно смысл жизни всей безвозвратно утерян. Глаза его горят ещё пущей одержимостью, нежели прежде, а губы так сладки, точно сейчас, вот-вот, до одуренья его, Ставрогина, целовать станут.

— Что вы здесь делаете? — с надменным расколом в голосе, задрав голову в палящее солнце, с утра будто обезумевшее, спрашивает Николай Всеволодович, хватаясь за трость, как за спасательный круг в разбушевавшемся океане.

— Я к вам приехал, — сияя одержимой улыбкой, отвечает Верховенский, — позавтракать-с не желаете ли?

— Нет, — твёрдо отвечает Ставрогин, вылетая из тесного номера, словно чумной, — оставьте уже меня в покое, Верховенский, оставьте!

— Помилуйте, Николай Всеволодович, — гость незваный навязчиво и истерично начинает хохотать, — мы так давно не виделись, а вы гоните уже меня прочь, с первой же минуты встречи. Дурно поступаете.

Ставрогин почти бегом движется по центральной площади, едва, о камень споткнувшись, не падает, и оборачивается, на гостя глядя, как в последний раз. Ему, конечно, известно, зачем Верховенский приехал, и что снова будет чёрную смуту в его тёмной душе сеять — нет Бога, откажитесь от него, дурак, а ещё я вас, как раб коленопрекрлонный, обожаю, дышать без вас тяжко, жить невыносимо. Он всё это слышал, и во всём этом тонул. А теперь, точно мальчик несчастный, горестный, от этого сбежать напрасно пытается, и по центральному проспекту грозно тростью стучит. Знает — Верховенский за ним следует, на два-три шага позади всего. Не отойдёт, не отстанет. Не оставит в покое.

Потому всё, что бесы нынче пошли иные — милые, светлые, да за ангельской улыбкой душу чёрную, как смоль, прячущие. И нет от них не пристанища, ни спасения.

========== 167. Азирафаэль и Кроули ==========

\ зарисовки из семейной жизни \

— Кроули! — требовательно сказал Азирафаэль, сложив на груди руки. — Скоро булочки будут готовы и посыпаны пудрой, я тогда тебя позову. А пока — прочь отсюда.

— Ну одну булочку я всё-таки возьму?

— Одну? — на лице ангела отпечатались сомнения. — Ладно. Одну можно.

По лицу Кроули поползла довольная улыбка. Подойдя к Азирафаэлю, он подхватил его на руки и потащил к двери.

— Ай! — взвизгнул ангел, стукнув его по плечу. — Ты что делаешь? Ну-ка прекрати! Немедленно поставь меня на место!

— Забираю одну булочку, — с невозмутимым спокойствием ответил Кроули, — ты же сам разрешил.

*****

Азирафаэль пыхтел и раздувал щёки.

Испытав сильное беспокойство, Кроули осторожно подошёл к нему и, положив руку ему на плечо, обеспокоенно спросил:

— Ангел. Что случилось?

— Зачем ты в этих порно-роликах снимался? — Азирафаэль явно старался, чтобы в его оскорбленном взгляде был вызов, но получилась только обида.

— Кто? — изумленно спросил Кроули, даже очки с носа на пол грохнулись. — Я? С чего ты это взял, ангел?

Азирафаэль взял планшет, лежащий на рабочем столе, порылся в нём несколько минут и ткнул прямо Кроули в лицо:

— Вот. Разве это не ты?

— Не я! — горячо возразил Кроули. — Честное слово!

— Я не верю тебе! — горделиво ответил Азирафаэль. — Это твои пальцы. Не лги мне, Кроули. Я их из миллиона других узнаю.

Кроули растерялся, повесил голову.

— Ну прости, ангел. Я сначала был режиссером. Но потом продюсер, знаешь, местный Сатана, мне сказал, что им нужен кто-то с длинными пальцами и ногами. А на этот детородный орган им было плевать, и…

— Ага, — обиженно хныкнул Азирафаэль, надув губы, — а мне говоришь, что любишь. Всю ночь меня обнимаешь, и разговариваешь о прекрасном, подлый демон!