Какое право имеете вы, Государь, можно было бы сказать ему, без боя, без всякой видимой причины, без многократных поражений и следствия их (вынужденного примирения) отрывать от России области, не вами, а вашими предками и их подданными приобретенные. Для чего делаются завоевания, если не для усиления государственного тела? Они достояние не столько еще царя, как народа, их совершившего; он старается распространить пределы земли своей для того, чтобы внутри её пользоваться большею безопасностью; а вы опасности опять к нему приближаете. Знаете ли вы историю этого народа, Государь? Читали ли вы ее? Если вы сведения ваши о ней почерпнули только из уроков вашего Лагарпа или из чтения невежды и лжеца Рюдьера, то плохо же вы ее знаете. Стало быть, вам неизвестно, что этот народ, ослабленный, изнеможенный, со всех сторон теснимый, давимый сильными, лютыми врагами, более его в ратном деле сведущими, татарами, турками, поляками, Литвой, Ливонией и Швецией, медленно приподнявшись и поддержанный единою верою отцов своих и силою великого своего имени, не убоялся подставить им грудь свою, пять столетий на смерть с ними бился и, о чудо! — устоял и всех одолел. И теперь, когда благодаря его вековым усилиям, вы, потомок избранных им Романовых, красуетесь и возвышаетесь пред другими земными владыками, задумали вы в руки злодеям его, побежденным, но не обезоруженным, передать детей ваших, их победителей, их прежние жертвы. О горе! О стыд! В истории народов найдите мне другой пример столь несправедливому действию необузданной воли царской: ни великий Петр, ни могущий Наполеон ни на что подобное не решились. Откуда взяли вы, что вам дана власть, по прихоти вашей, единым почерком пера и одною каплею чернил, уничтожать то, что сотворено сотнями тысяч штыков и целыми реками крови? Нет, нет, будьте велики, но да будет велика и Россия ваша! Само провидение доселе вело ее за руку, и не вам дано будет разрушать то, что в вечной мудрости Своей Оно устраивает. Так, конечно, в презираемой нами старине заговорил бы не один брадатый боярин, зная, что вместе с тем под топор подставляет он голову свою. Теперь по большей части своекорыстные льстецы и обманщики, тайные неприятели, а при случае и мятежники, а не верные и смелые слуги государей, окружают их в Европе.
Может быть, Сперанский полагал, что при всеобщем неудовольствии столь смелая несправедливость Царя еще более восстановит против него подданных. Нимало: он ошибся. Ныне плоды этого отчуждения видимы очень явственно, но никто не хочет взять труда заметить их. Старания правителей изменить соотечественников имели совершенный успех; как говорит простой народ, русским духом там уже нигде не пахнет, он не терпим, и в шестидесяти верстах от столицы можно себя почитать совсем в чужой земле. Бывают летом из Петербурга поездки любопытных, чтобы полюбоваться водопадом Иматры, который охотно назвал бы я Русской Ниагарой, если бы тут что-нибудь русского осталось. Эти путешествия бывают, так сказать, мгновенные, и ни те, ни другие никаких следов за собой не оставляют. Вот все сношения, которые остались у России с покоренным ею краем.
Ни мы, ни шведы — не коренные её жители. Кроме права завоевания, ни мы, ни они другого права над нею не имеем и, кажется, оно обыкновенно принадлежит последнему. Для бедных финнов совершенно равно, кто бы ни управлял ими — южные или западные их завоеватели, лишь бы управляемы они были правосудно. Кому же пожертвованы права, честь и выгоды государства? Горсти иноземных его врагов. Будь всеобщая война, к которой Швеция непременно против нас пристанет, и тогда мы увидим, как поступят сии новые верноподданные. Впрочем, и теперь, чтобы видеть это, стоит только побывать в Гельсингфорсе: почти ото всех посетивших его единоземцев моих слышал я о ненавистных, дерзких взглядах, коими тамошние авторитеты встречали их в публичных местах, коль скоро узнавали, что они русские.
Что бы ни говорили, завоевание Финляндии есть слава Александра I, а не преступление его. Нельзя, однако же умолчать о том, что сделанное Им из нее после можно назвать изменой... так точно, первой изменой России...».