История Финляндии. Время императора Александра I

Оскорбленное русское чувство руководило и генералом Логином Ивановичем Голенищевым-Кутузовым, когда он отметил в своем дневнике. «Суббота, 3-го февраля 1812 г.... Но я не нахожу возможным после всего того, что мы сделали и делаем, придвинуть на расстоянии 45 верст от Петербурга границу страны, совершенно независимой от всякого надзора имперских властей, страны, которая стала княжеством господина Армфельта, того самого Армфельта, который после того, как был наперсником Густава, его закадычным другом, теперь стал заклятым врагом Швеции в угоду России. Что это, спрашивается, за доверие Армфельту, который может быть только русским, чтобы не быть подлецом (scélérat). Как это не могут понять, что, соединяя новую и старую Финляндию, он осуществляет проект своего прежнего повелителя и друга. Да. Этого не видят. Армфельт исполняет свой долг. Но я вижу в нем змею, которую Россия приютила у себя в утробе, чтобы этой змеей быть разорванной на части». «Среда, 7 февраля. — Газеты еще не занялись провокацией. Но все имеет вид предвестника войны, и Армфельт, ожидая эту красавицу (Дарну), управляет финляндцами; а вчера на балу он вел большую беседу по душе... и с кем же? — с Огинским. Это разжигает во мне кровь. Таким образом, Армфельт достиг предела своих желаний, которые оставались таковыми многие годы, которые стоили стольких трудов, стольких бессонных ночей, для достижения которых он снес столько добрых голов. И что же? — имеют же глупость думать, что в течение двух лет он обратился в русского человека. Голова моя так этим занята, что я во сне даже говорил на ту же тему». «Пятница, 9 февраля. — Прогуливаясь сегодня перед обедом, по Адмиралтейскому бульвару, я встретил Сперанского и подумал, как это не находится человек, который бы пустил пулю в лоб этому молодцу, этому мальчишке, который с каждым днем все более и более обнаруживает себя, и плохие намерения которого уже вне всякого сомнения. По какому случаю было произведено объединение Финляндии и для чего ее ставить под власть Густава III; — он (Густав III) или Армфельт, конечно, одно и тоже в отношении чувств их к России».

Косвенно по вопросу о Выборгской губернии пришлось высказаться также и Великому Князю Константину Павловичу. Сообщая в 1814 г. графу В. Ф. Васильеву слух, что к герцогству Варшавскому будут присоединены Литва, Подолия и проч., цесаревич заметил: «Кажется по законам нашим коренным, родового имения отдавать нельзя», и затем продолжал: «Хотят законов, а начинают посягательством на уже существующие. Герцогство Варшавское должно существовать, как оно есть, без приращений, и должно управляться русскими, на русский образец (à la russe), но составлять отдельную часть.... Сохрани Бог, под каким бы то ни было предлогом, производить раздробление России. К несчастью, в Финляндии мы уже совершили нечто подобное, являющееся делом смешным в немалой степени. Какая слава для нас, что то, чего не мог сделать неприятель, мы сделаем сами: это история пеликана наизнанку (c’est l’histoire du pélican à rebours). Таким образом, оказывается, что иногда пародии нравятся более, чем оригиналы».

В 1826 г. Великому Князю пришлось вести большую переписку со своим коронованным братом — Николаем I. 5 — 17 февраля Великий Князь между прочим сообщил: «Кроме того все эти господа (поляки) видят, что старая Финляндия была присоединена к новой, а не новая к старой: теперь спрашиваю я вас, как хотите вы, чтобы подобный пример не вскружил им голову?» Николай Павлович не мог одобрить действий Александра I, ибо находил, что Литва и прочие русские провинции не могут возвратиться к Польше, потому что это значило бы посягать на целость территории Империи, — пример того, что было испробовано с Выборгской губернией, влечет уже за собою до того важные неудобства, что возможно возвращение её к Империи в собственном смысле слова».

Состояние Выборгской губ. было печально. По словам пленного капитана Германа Верньельма (1808), начиная с Абборфорса (тогдашней границы) сразу потянулась каменистая и пустынная русская область, в которой бедность и нечистоплотность были преобладающими чертами крестьянской жизни; священники ничем не отличались от мужиков; финские крестьяне, хотя еще и не закрепощенные, носили печать величайшего притеснения; они жаловались на ярмо, которое принуждены были нести, и многие из них искренно желали возвращения под власть шведской короны. «Дай Бог, чтобы наша (шведская) Финляндия... не сделалась столь несчастною, как эта страна», молил путешественник. По свидетельству другого очевидца, Маннергейма, бедность была повсеместна среди народа Выборгской губернии; вид почтовых станций — жалкий; разница между старой и новой Финляндией — заметная.