История Финляндии. Время императора Александра I

«Речь Государя на сейме, — писал Ар. А. Закревский к П. Д. Киселеву, — прекрасная, но последствия для России могут быть ужаснейшие». В числе генералов, находившихся в Варшаве при открытии сейма, был также И. Ф. Паскевич; он усмотрел, что речь Государя была оскорбительна для русского самолюбия. «Без сомнения, — писал Михайловский-Данилевский, — весьма любопытно было слышать подобные слова из уст Самодержца, но надобно будет видеть, приведутся ли предположения сии в действие».

Замечательно, что ни поляки, ни русские не были удовлетворены действиями Александра I в Польше. Поляки надеялись в Варшаве, из уст Государя, услышать о присоединении Могилева, Витебска, Волыни, Подолии и Литвы к Царству Польскому. С другой стороны, они не поверили чувствам Государя.

Странно, что не верил искренности Александра I и князь Вяземский, — хотя речь Государя произвела на него очень сильное впечатление; «он говорил от души, или с умыслом дурачил свет, — замечает Вяземский. — Государева речь обдала законоположительным... паром православный народ, и все заговорило языком законосвободным».

«Мне бы грустно было, — писал Карамзин князю Вяземскому 27 июня 1818 г., — если бы вы веселились с поляками, хотя мы и должны любить их по христианству и человечеству».

«В Варшаве играют, — писал Карамзин кн. Вяземскому, — а делу быть (или не быть) в России; но прежде дела надобно хорошенько подумать»[29].

У русских было много своих причин недовольства. Министр иностранных дел граф Каподистрия нашел неудобным два пункта: 1) сравнение между Польшей и Россией и 2) обещание присоединить к Польше провинции, уже вошедшие в состав русской Империи. Каподистрия опасался, что эти указания произведут неблагоприятное впечатление на русское общество.

Дарование конституции Финляндии и особенно Польше раздражало русскую интеллигенцию, потому что этим странам оказывалось предпочтение пред Россией. По словам декабриста М. А. Фон-Визина, Александр I присоединенной Польше даровал конституционные установления, «которых Россию почитал недостойной». По словам А. Поджио, к дарованию конституции Польше отнеслись «не без ревности», а в речи Государя на сейме, по мнению этого декабриста, есть выражения, оскорбительные для духа народного нашего». В. Ф. Раевский оставался недовольным тем, что Государь «медлит» исполнить свое обещание о даровании России конституции, по примеру Царства Польского. Завалишин находил, что ведь нельзя же было отказывать России в том, что было даровано Польше, и, подобно Поджио, он отметил и чувство обиды, происходившее от того, что «побежденной и завоеванной Польше» дана конституция прежде, нежели ее получила её победительница Россия.

Отозвался и Н. И. Тургенев: «Нельзя, — писал он князю Вяземскому, русскому не пожалеть, что, между тем как поляки посылают представителей, судят и отвергают проекты законов, мы не имеем права говорить о ненавистном рабстве крестьян, не смеем показывать всю его мерзость и беззаконность».

«Счастливые поляки толиким о них попечением, — писал А. П. Ермолов Закревскому. — Что же касается предположения Государя относительно дарования в будущем конституции России, то, я думаю, — продолжал Ермолов — все останется при одних обещаниях всеобъемлющей перемены». Так и вышло! Польша получила конституцию. Красивые либеральные слова были произнесены, но в России ничего серьезно не делалось для практического их осуществления. Вот почему генерал-адъютант Чернышев писал: «Государь! нам предстоит новая война, которая вовлечет в большие издержки, как бы блистателен ни был её исход. Не буду говорить о потере людей, так как все они почтут за счастье умереть за такое дело, важность которого понятна и прочувствована всеми; но, новый титул, который Ваше Императорское Величество собираетесь принять и, наконец, дальнейшее отсутствие Ваше из России, настоятельно требуемое событиями, — вот пункты, которые Вашему Величеству чрезвычайно необходимо выяснить Вашим подданным, чтобы они не оставались в неизвестности, парализующей всегда более или менее действия народа. Если от России желают такой же энергии в 1815 году, какую она проявила в 1812 году, то по моему мнению, необходимо, чтобы Ваше Величество, не теряя времени, обнародовали в ней Ваши великодушные намерения, которые могут вызвать сочувствие народа, и главное, Государь, рассеять всякое опасение в том, что конституция, даруемая Вашим Величеством Польше, является как бы знаком предпочтения».