Такова, примерно, картина того, что делалось в России, в её образованных кругах. Там создалась умная и сильная оппозиция против либерально-конституционных и явно вредных для России стремлений Императора Александра I. В хор оппозиции вошли все выдающиеся в России личности. С такой оппозицией приходилось считаться. Она не могла не оказать известного влияния на Государя, особенно при его вечно колеблющемся характере. Он понял, что Поццо-ди-Борго, Карамзин, Пестель и др. во многих отношениях правы. Русское чувство Монарха должно было отозваться в его груди на их искренние голоса. Безмерные домогательства поляков и финляндцев не могли также пройти для него без следа и Александр I остановил, наконец, дальнейшее дробление России, он прекратил поток своих милостей инородцам и перестал отдавать предпочтение иностранцам.
По крайней мере в разговоре с князем Адамом Чарторыйским Государь сказал: «Главная из трудностей лежит в общественном мнении России. Образ действий польской армии в наших пределах, разграбление Смоленска, Москвы и вообще целой страны, — все это пробудило старинную ненависть. Не следует забывать, что Литва, Подолия, Волынь считали и считают себя до сих пор русскими областями, и никакая логика в мире не убедит Россию уступить их под владычество иного государя, а не того, который управляет Россией».
Не одни волны реакции бушевали в России: влияние Аракчеева было велико уже в первые дни царствования Александра. Нет, в России заговорил её государственный смысл, её государственные интересы предъявили свои требования. Говорил не один Карамзин, «объявивший себя не либералистом», заговорили иностранцы Лагарп, Штейн, лорд Грей, Поццо-ди-Борго и др., заговорили передовые умы из русского либерального лагеря.
Вот этого всего не замечали финляндцы; за пределами своего края они не видели России.
Продолжая устанавливать причины неудач финляндцев в конституционном вопросе, необходимо обратиться к личным воззрениям Императора Александра на представительный образ правления, чтобы не «произвести расчета без хозяина». Первая и главнейшая причина, о которую сокрушились планы конституции — характер Александра I.
Сложный вопрос о том, как понималась конституция русским правительством в начале царствования и насколько Александр I фактически допустил ограничение своей власти, требует нескольких справок.
M. А. Фон-Визин сообщает рассказ, будто Панин, Пален и др. вожди мартовского заговора хотели заставить Александра I в момент восшествия на престол принять акт, ограничивающий самодержавие, но что Талызин, командир Преображенского полка, которому было известно это намерение, убедил Александра не соглашаться на требование заговорщиков. Князь П. В. Долгоруков в своей книге «Правда о России» сообщает подобный же рассказ, но приписывает требование сохранения самодержавия не одному только Талызину, а также ген.-ад. Уварову и адъютанту Александра, кн. П. М. Волконскому.
Нет никакого сомнения в том, что Император Александр Павлович в первые годы своего царствования был приверженцем свободных конституционных учреждений и что мысль о введении реформы правительственных учреждений на европейский лад входила в его программу.
В 1797 г. Император Александр I писал Лагарпу: «Это письмо (от 27 сентября — 18 октября) будет вручено Вам г. Новосильцевым, который едет специально для того, чтобы посетить Вас и просить у Вас совета и указаний относительно обстоятельства чрезвычайной важности: создания счастья России посредством введения свободной конституции («en у établissant une constitution libre»). Когда придет мой черед, тогда нужно будет стараться, само собою разумеется постепенно, образовать народное представительство». Не раз, затем, Александр I высказывал, что одному человеку невозможно управлять государством, что наследственность престола — установление несправедливое, что верховная власть должна даваться не случайностью рождения, а голосованием народа.
Очевидно, что тут сказалось наставление Лагарпа, который по словам профессора Сухомлинова, говорил Александру I: «было бы нелепо предполагать, что Творец бесчисленного множества светил небесных дал некоторым людям право располагать по своему произволу судьбою всего остального человечества.
Встретившись в Париже с Талейраном, Император говорил о себе, как о человеке всегда верном «либеральным идеям», коих не намеревался покинуть. В Лайбахе он заявил: «Я люблю конституционные учреждения и думаю, что всякий порядочный человек должен их любить». «Поверите ли, — заявил с удивлением Наполеон I графине Шуазель Гуфье: — что мне пришлось во время свидания в Эрфурте оспаривать мнение Александра I, что избирательное правительство гораздо лучше преемственного».