История Финляндии. Время императора Александра I

Мысли о присоединении к России среди них не было; идея национальной самостоятельности, которая в течение предыдущих десятилетий стала проявляться в высших общественных слоях, оставалась им совершенно чуждой. Поэтому они были готовы к борьбе до последнего за свой очаг.

Иное положение заняла умеренная партия, образовавшаяся из дворянства, части духовенства и большинства чиновников. Они поддались влиянию материальных интересов и наивно верили в возможность вечного мира. Среди них отсутствовала сила воли, необходимая для руководства общественным мнением и для создания соединительного звена между различными слоями населения. Никто из них не способен был составить плана общего действия, и никто не имел мужества взять на себя ответственности за пределами своих обязанностей. Они опасались разгневать сильного врага. Под влиянием событий 1788 года и страха они дошли до измены.

Третья, ничтожная по своей численности, группа, видела в наступающих событиях признаки нового золотого века. Руководимая частью честолюбием, частью личными расчетами, но прежде всего остатками старого «espit de parti», она, при всей своей малочисленности, была энергична и деятельна. её угодливость с одной стороны и уступчивость с другой обманывали как победителей, так и побежденных. Старые симпатии к России снова ожили среди аньяльских сторонников Спренгтпортена. Некоторые из них просто спекулировали на возможность увеличения своих доходов, не разбирая для этого средств. Ребиндер называет поименно лишь трех членов этой группы, хотя из его рассказа видно, что число их не ограничивалось такой цифрой. Это были печальной известности Густав Вильгельм Ладо (Ladan), состоявший тогда в свите Буксгевдена, Фридрих Адольф Ягерхорн, и, наконец, сам Геран Магнус Спренгтпортен.

Если подойти ближе к картине, изображенной Р. Ребиндером, то мы увидим следующие детали:

Вершину шведского общества представлял тогда Король Густав IV Адольф, — личность угрюмая и недоверчивая. Он взошел на шведский престол тринадцати лет, после бедственного события, прекратившего дни отца его Густава III. Густав IV получил самое плохое воспитание. С супругой своей, — женщиной редких качеств, — он обходился так дурно, что иногда оскорблял ее в присутствии посторонних лиц. Он носился с мыслью, что его хотят унизить, оскорбить; дозволял себе резкие выходки и часто и без достаточной надобности прибегал к военным угрозам, несмотря на плохое состояние финансов и относительную ничтожность его армии, в сравнении с военными силами соседних держав. Император Александр I, как его родственник, терпеливо сносил вызывающий тон его писем.

Вражда Короля Густава к Наполеону увеличилась вследствие того, что первый видел в нем апокалипсического зверя; Густав объявил, что не намерен вступать с ним в переговоры, ибо в священном писании сказано, что та рука отсохнет, которая подпишет договор с диким зверем. И если Наполеон так долго щадил его, то только в надежде создать из него врага России. На Густава он смотрел как на душевнобольного, а потому писал маршалу Брюнну: «Вы будете говорить об этом правителе как о безумце».

Густав ничего не читал, кроме Библии и воинского устава. Подражая Карлу XII в костюме, он воображал себя выдающимся полководцем, хотя его никто не видал впереди своего войска на полях сражений.

Настроение Короля, давно уже вызывало беспокойство в его подданных. С каждым днем он становился недоступнее. Его двор состоял из одних секретарей и адъютантов. Приближенных в своих комнатах Густав не терпел. Они являлись к королевскому столу по звонку и по окончании обеда немедленно уходили. К своей столице он питал неприязненное чувство и потому жил отшельником в печальном Грипсгольмском замке. Советы честных и разумных министров, в роде Эренгейма, отвергались. Нелюбовь к Королю при таких условиях, естественно, увеличивалась, и, наконец, все стало разражаться ропотом, так как в нем видели главного виновника бед, обрушившихся на Швецию.

Ко времени открытия военных действий, он изверился в возможности сохранения за шведской короной Финляндии и потому занялся планом овладения Норвегией, планом, подсказанным ранее Францией (Бернадотом). «Пусть пропадает Финляндия, я вознагражу себя в Норвегии», — говорил он.

В заметках графа Тролле Вахтмейстера читаем от 10 октября 1807 г.: «Король озлоблен вследствие потери им военной репутации, которую он решился вернуть, хотя бы ценой гибели страны; он говорил, что перед Богом обещал не заключать мира, прибавив: «Я не трусливый Александр». При указании на малонаселенность и бедность страны, Король злобно ответил: «Здесь достаточно и населения, и богатства, но недостает доброй воли». От 6-го декабря 1807 г. в тех же мемуарах значится: «Король хочет начать войну и прибавляет, что он посылает Финляндию ко всем чертям и не пожалеет, если потеряет ее. И вообще он говорит, что слишком хорош, чтоб управлять такой сволочью (pack), какова эта нация».