История Финляндии. Время императора Александра I

Великий Князь Александр Павлович родился 12 декабря 1777 г. Он был старшим сыном цесаревича Павла Петровича и второй его супруги Марии Феодоровны (принцессы Вюртембергской).

Гениальная бабушка — Великая Екатерина — сейчас же взяла «порфирородного отрока» под свое особое попечение. Она заботилась о развитии его природных качеств, его сложной, глубокой и до сих пор еще не вполне разгаданной души. её державная рука желала направить волю, ум и симпатии своего внука. Она сочиняла для него сказки, составила азбуку, написала учебник истории. Мальчик рано развился, проявив большую любознательность и богатые способности. К сожалению, бабушка отодвинула и заслонила мать и отца, чем создана была почва, на которой вскоре показались первые ростки раздвоения души ребенка, раздвоения, давшего впоследствии обильные и горькие плоды.

Воспитание и сила внешних обстоятельств имели решающее влияние на Александра: они создали и определили весь его характер.

С рук англичанки «господин Александр», как называла Екатерина II своего внука, скоро перешел к графу Ник. Ив. Салтыкову. Салтыков, по отзыву современника, охранял его лишь от сквозного ветра и засорения желудка, так как истинным воспитателем явился швейцарец Цезарь Лагарп, который, как человек независимого характера, получил решающее значение. Лагарпу, по собственным словам Императора Александра, он обязан был теми правилами, которые руководили его умом и волей. «Лагарпа я люблю и почитаю».

Последователь Вольтера и Руссо, идеалист и теоретик, поклонник республики и политической свободы, пропитанный мечтательными и ложными воззрениями, царившими тогда на Западе, Лагарп овладел сердцем юноши, увлекательно толкуя ему о благе человечества, о договорном происхождении общества, о равенстве людей, о справедливости и свободе, о вреде деспотизма и рабства. Все это внушалось будущему самодержцу в возрасте от 10 до 14 лет, когда отвлеченные идеи легко обращаются в образы, а принципы — в чувства. Лагарп наставлял Александра как следует чувствовать и быть обворожительным, но не учил его думать и действовать (проф. Ключевский). «Лагарп старался преподать своему питомцу правила чести, добродетели, милосердия и терпимости, но не мог передать ему любви к отечеству, уважения к его нравам, обычаям, законам и основным правилам, к народу необразованному, но богатому всеми стихиями добра и зла».

Швейцарец и его державный ученик витали в области возвышенных отвлеченностей. Мечтательность была тогда в нравах века; везде господствовала известная философская сентиментальность. Отвлеченный либерализм породил впоследствии у Александра Павловича ряд проектов и взглядов, отрешенных от реальной и разумной жизни. Над Александром произведен был воспитательный эксперимент в духе гуманных и беспочвенных теорий.

Лагарп совершенно не знал ни России, ни русского народа, и потому в воспитании Великого Князя отсутствовали и национальные основы, и религиозные побуждения. Упущено было, таким образом, из вида, что «важнейшая наука для царей знать свойства своего народа и выгоды земли своей». Мало того, воспитание Александра, полуфранцузское и полурусское, не было ни вполне царским, ни вполне философическим. В восприимчивой голове молодого человека образовалось странное смешение философских и филантропических поверий XVIII века с принципами прирожденного самовластия.

«Читая историю, — говорил Лагарп своему ученику, — вы увидите, что везде, где трон покоился на основных законах, свято соблюдаемых, он сохранил прочность, что везде, где государь считал себя лишь первым должностным лицом нации, первым слугою государства и отцом своего народа, — он был охраняем законами и любовью своих подданных гораздо лучше, чем крепостями и солдатами».

Идеи Лагарпа, давно уже опровергнутые горьким опытам, оказались губительными для Александра и России. Главнейший вред Лагарповской отвлеченности сказался при сопоставлении русской действительности с теми воздушными замками, которые рисовал швейцарец. Не удивительно, что Александр стал почти игнорировать эту действительность, как факт низшего порядка, как неразумное стихийное явление.

Будущего русского Императора не научили, как следует, даже его родному языку. «Александр говорил по-французски как дофин, но не умел безошибочно писать по-русски». До конца своей жизни он не мог вести по-русски обстоятельного разговора о каком-либо сложном деле. «Да и по характеру своему, — пишет друг его детства князь Адам Чарторыйский, — он не был похож на русского как по своим достоинствам, так и по недостаткам».