История Германии в ХХ веке. Том I

Если взять в качестве примера германскую профессуру, «основную корпорацию буржуазии образования» (Велер), то эти связи быстро становятся очевидными. Национал-социалисты раньше и легче заявили о себе в университетах, чем в обществе в целом. Это было связано, с одной стороны, с тем, что среди студентов было много приверженцев фёлькиш-радикализма, а с другой, с тем, что подавляющее большинство университетских профессоров питали резко национально-консервативные и антиреспубликанские настроения. Координаты их политического мировоззрения были легко узнаваемы: противостояние Веймару и Версалю, убежденность в необходимости пересмотра результатов Первой мировой войны, в том числе, если потребуется, военным путем, стремление к сильному, неподконтрольному парламенту правительству, критика культурной современности Запада и желание восстановить элитарные структуры вопреки нивелирующим тенденциям демократического государства всеобщего благосостояния. Ярый антисемитизм и мышление в биологических категориях также были широко распространены, но не универсальны.

Очевидны обширные совпадения с позициями радикальных фёлькиш-правых, среди которых были и национал-социалисты. Тем не менее профессура германских университетов держалась от нацистов на расстоянии, хотя бы потому, что многие профессора с большим сомнением относились к «грубой бездуховности» и крикливому поведению, резко противоречившим взгляду немецкой буржуазии образования на мир[77].

Именно педагог Эдуард Шпрангер, один из наиболее известных университетских профессоров, державшихся на расстоянии от нацистов, сформулировал 22 апреля 1933 года Вюрцбургскую декларацию Ассоциации немецких высших учебных заведений. В ней говорилось: «Возрождение немецкого народа и возвышение нового германского рейха означает для университетов нашей родины исполнение их чаяний и подтверждение их всегда горячих надежд. <…> После устранения прискорбных классовых противоречий снова настал час, когда университеты должны будут развить свой дух из глубокого единства немецкой национальной души и сознательно направить многостороннюю борьбу этой подавленной тяготами и засильем инородцев души на решение задач современности»[78].

«Горячие надежды», впрочем, могли означать что угодно. Многие смирились с политическими потрясениями, но в то же время подчеркивали автономию университета и науки. Широко распространено было убеждение, особенно среди ученых-гуманитариев, что культурный модерн окончательно подходит к концу, например через симбиоз христианства и фёлькиш-государства или через возвращение империи Бисмарка. Соответственно, многие академические работы стали основой для далеко идущей легитимации нацистского режима.

Однако предпосылкой для этой относительно бесконфликтной адаптации к новому режиму стало быстрое удаление евреев, а также оппозиционеров из числа преподавателей университета. В первые два года после захвата власти было уволено от 15 до 20 процентов преподавательского состава университетов; к 1938 году эта цифра выросла почти до 30 процентов, а среди полных профессоров – до одной пятой. Однако в отдельных университетах ситуация была совершенно иной, что указывает на прежнюю пропорцию республикански настроенных преподавателей и евреев. В университетах Берлина и Франкфурта-на-Майне были уволены более 32 процентов преподавателей, в Гейдельберге – 24 процента, в Бреслау, Фрайбурге, Гёттингене, Гамбурге, Кёльне – около 20 процентов. Для сравнения, в Ростоке их было всего 4 процента, а в Тюбингене – только 1,6 процента[79].

Эта огромная волна увольнений и высылок прошла без громких волнений и возражений. Это было связано с широко распространенным среди германских профессоров дистанцированием и неприятием коллег-евреев, и, возможно, еще больше с акционистским антисемитизмом студенчества, которое организовало кампании против профессоров-евреев во многих университетах. Кроме того, в 1931 году на 2000 штатных преподавателей университета приходилось около 3000 абилитированных профессоров без постоянного места работы, которые из‑за экономического кризиса практически не в состоянии были найти подходящую работу за пределами университетов. Среди них доля активных национал-социалистов была гораздо выше, чем среди профессоров. Поэтому НСДАП надеялась быстро усилить свое влияние в университетах за счет назначения молодых приват-доцентов. Отвечая в июле 1933 года на вопрос Отто Хана о том, не хотел ли бы он принять участие в собрании максимального числа коллег, чтобы выразить протест против такого обращения с коллегами-евреями, Макс Планк сказал: «Если сегодня 30 профессоров встанут и выступят против действий правительства, то завтра на их место придут 150 человек, которые заявят о своей солидарности с Гитлером, потому что они хотят заполучить эти рабочие места»[80].