История Оливера

Единственное отличие состояло в режиссуре. В прошлом году, после длительных разговоров о футбольном матче, мы с ним отправились в Бостон в его излюбленный ресторан. Отец поставил машину на Стейт-стрит, прямо у дверей своей конторы — единственного заведения, на вывеске которого значилась наша фамилия: «Барретт, Уорд и Сеймур. Инвестиционный банк».

Когда мы шли к ресторану, отец показал на темные окна верхнего этажа и заметил:

— Вечером тут очень тихо, правда?

— В твоем кабинете всегда тихо, отец, — сказал я.

— Как в эпицентре урагана.

— Но ведь тебе это нравится.

— Да, Оливер, мне это нравится.

Конечно, дело не в деньгах. И не во власти, связанной с размещением огромных средств в каких-либо городах, предприятиях или корпорациях. Нравилось ему скорее сознание своей ответственности. Если для его характеристики можно употребить это слово, я сказал бы, что ключевое слово моего отца именно Ответственность. Ответственность за фабрики, положившие начало фирме, за саму Фирму, за Священный Оплот Морали — Гарвард. И, конечно, за Семью.

«Мне шестьдесят четыре года», — провозгласил отец в тот вечер в Бостоне после матча Гарвард — Йель.

«Исполнится в марте будущего года», — сказал я тогда, давая понять, что помню об его дне рождения.

— … и согласно уставу, я должен уйти в отставку в возрасте шестидесяти восьми лет.

Наступила пауза. Мы шли по тихим улицам деловой части Бостона.

— Нам надо непременно поговорить, Оливер.

— О чем?

— О том, кто займет мое место в качестве старшего партнера.

— Мистер Сеймур, — рискнул предположить я. В конце концов, и бланки и вывеска на дверях подтверждали наличие еще двоих партнеров.

— Сеймур и его семья владеют двенадцатью процентами акций, а Уорд — десятью, — сказал отец.

Протокол подтвердит, что я не домогался этих подробностей.

— У тети Эллен имеется еще несколько символических акций, которыми от ее имени распоряжаюсь я. — Отец глубоко вздохнул и продолжал: — Все остальное принадлежит нам…

Я хотел возразить. И тем помешать ему закончить свою мысль.

— … и в конечном счете тебе.

Мне ужасно хотелось переменить тему, но я слишком хорошо понимал, сколь сильные эмоции вкладывает отец в свои слова. Он явно тщательнейшим образом готовился к этому моменту.

— Все равно, разве Сеймур не может стать старшим партнером?

— Может. Но лишь в том случае, если никто не возьмет на себя… прямой ответственности за все интересы Барреттов.

— Допустим, он всё же станет старшим партнером. — Намек на то, что, допустим, я таковым не стану.

— Тогда, согласно уставу, он может выкупить наши акции. — Отец помедлил. — Но в этом случае положение не может оставаться прежним.

Последняя фраза не была логическим продолжением его мысли. Она была мольбой.

— Сэр? — спросил я.

— Речь идет о будущем семьи.

Он знал, что я его понял. Он знал, что я знаю, почему мы шли таким медленным шагом. Но расстояние было слишком коротко, чтобы исчерпать тему. Мы уже добрались до кафе «Локе-Обер».

И прежде чем туда войти, отец успел добавить всего лишь одну фразу:

— Подумай об этом.

И хотя я утвердительно кивнул, я знал, что думать об этом не намерен.

Атмосфера в ресторане в этот вечер была далеко не спокойной. Ибо в этот день команда Гарварда совершила чудеса. Господь поразил своим гневом йельцев, в последнюю минуту ниспослав на них юного защитника по имени Чиампи. Меньше чем за пятьдесят последних секунд Гарвард набрал шестнадцать очков. Космический противовес. Неоспоримое основание для торжества…

На сей раз дальнейшего обсуждения семейных традиций не последовало. Атмосферу заполнял футбол. Мы восхваляли Чиампи, Гатто и Гарвардскую команду. Мы провозглашали тосты за первый победоносный сезон Гарварда со дня поступления моего отца в колледж.

Сегодня, год спустя, все было по-другому. Торжественно. И не потому, что мы потерпели поражение. Просто потому, что прошел целый год. И все же вопрос оставался открытым. В данный момент просто зияющим.

— Отец, я юрист, и это налагает на меня определенные обязательства. Или, если хочешь, своего рода ответственность.

— Я понимаю. Но Бостон в качестве оперативной базы не помешает тебе защищать гражданские права. Наоборот, ты сможешь рассматривать работу в банке, как их защиту с противоположной стороны.

Я не хотел его обидеть. Поэтому не сказал, что упомянутая им «противоположная» сторона — именно то, с чем я борюсь.

— Я понимаю твою точку зрения, — сказал я, — но, честно говоря…

Тут я умолк и молчал достаточно долго для того, чтобы сгладить резкость своих возражений и облечь их в тщательно отшлифованные слова:

— Отец, я ценю твое предложение. Но я… как бы это выразить… категорически не склонен.

Кажется, я выразился вполне определенно. Отец не добавил своей обычной просьбы еще раз обо всем подумать.

— Понимаю, — сказал он. — Разочарован, но понимаю.

Когда я возвращался в Нью-Йорк, мне было так легко на душе, что я даже пошутил про себя: «Одного магната на семью более чем достаточно».

И всю дорогу тешил себя надеждой, что Марси уже дома.

28

— Оливер, ты уверен, что ты прав?

— Да, Марси, абсолютно уверен.