История политических и правовых учений

Руссо нельзя назвать первооткрывателем темы «обманщиков» и «обманутых» в истории политической мысли[86]. Однако, характеризуя в этом ключе современные ему общественно-политические отношения, он одним из первых (его предшественником здесь в ином историческом контексте был, пожалуй, только Н. Макиавелли) мастерски раскрывает идеологический механизм социального и политического отчуждения. При этом, подобно всем просветителям, автор критикует клерикально-религиозный «обман», официальную церковь и каждое политическое учреждение своего времени.

Для «пользы» богатых общество и законы, констатирует Руссо, превращают «ловкую узурпацию в незыблемое право» (с. 84). Охраняя такой правопорядок, в корне противоречащий разумной природе человека, правители ревностно поддерживают «все то, что может придать обществу видимость согласия и посеять в нем семена подлинного раздора» (с. 95). Постепенно они создают в обществе такую нравственную атмосферу, в которой и ничтожнейший из людей начинает всем «казаться великим». В конце концов народ сохраняет способность лишь к рабскому «слепому повиновению» и превращается в «ничто» перед лицом деспота. Однако «чудовище»-деспот поглощает не только народ, не только справедливость и законы, но и самих правителей, ибо «он не терпит, наряду с собою, никакого иного повелителя» (с. 95).

Вчерашние правители, «уравниваясь» с народом, отныне тоже несут ярмо рабства. А ведь именно они подготовили почву для того, чтобы деспотизм мог поднять «свою отвратительную голову». Иными словами, «отрицая» народ и превращая политику в утилизаторское искусство идеологического одурманивания масс, правители невольно отрицают и самих себя. Эта «беспощадная логика» (Р. Роллан) мышления Руссо — один из существеннейших компонентов его политического завещания. Кроме того, здесь вырисовывается незаурядная роль мыслителя в истории политической социологии и психологии.

Развивая тему «обманщиков» и «обманутых», Руссо ставит серьезнейший вопрос об ответственности тех и других, всех и каждого за попрание человеческого достоинства, прав и свобод личности. Эту ответственность разделяет и народ, в конечном счете впадающий в своего рода коллективный «самообман». Правда, первоначально народ поставил над собой правителей, «чтобы защищать свою свободу, а не для того, чтобы обратить себя в рабов» (с. 87). Но отстоять свою свободу народ не смог: «...и самому ловкому политику не удастся поработить людей, которые не желают ничего другого, как быть свободными» (с. 93).

Одна из важнейших причин бедствий народа — безразличие людей к плодам собственной деятельности, к общественным интересам: «Как только кто-либо говорит о делах Государства: что мне до этого? следует считать, что Государство погибло» (с. 221). Именно политическая пассивность масс и каждого индивида, культивируемая правителями «плохого» государства, обусловливает возникновение деспотизма. А это третий, «последний предел неравенства», «плод крайнего разложения» общества, где все сводится к «закону» более сильного и, следовательно, к новому «естественному состоянию...» (с. 95).

Историческое творчество людей может начаться вновь, по Руссо, лишь после того, как революционный народ изгнал деспота: «одной только силой он держался, одна только сила его и низвергает» (с. 96). Высказывая мысль о закономерности революционного ниспровержения деспота, Руссо не случайно акцентирует внимание на употребляемой народом «силе». Прибегая к силе, народ как бы радикально подчиняет себе «силу» необходимости (ту самую «среду», продуктом которой выступал человек у просветителей-либералов). Но «сила не творит право» (с. 155). Революционный акт народа по отношению к деспотизму еще чисто «физический», а не «моральный», не «разумноправовой». Чтобы на развалинах прогнившего политического строя возвести здание новой, «разумной» государственности, народ еще должен стать народом (с. 159—160), а каждый отдельный человек — превратиться «в разумное существо — человека» (с. 164). Важно, «чтобы люди до появления законов были тем, чем они должны стать благодаря этим законам» (с. 181).

Руссо не согласен с другими просветителями в том, что для создания «разумного» («разумно-правового») государства достаточно лишь деятельности разума, соответствующей необходимости. Он настаивает на актуализации человеческого разума с помощью воли, но не внешней по отношению к праву, а в качестве характеристики самого права. Право как «разумная воля» призвано легитимировать революционные действия народа, «уравниваемые» тем самым с необходимостью на основе права, а не подчиняющие необходимость силой.

В результате своего рода «правового союза» с необходимостью воля (общая воля) завоевавшего власть революционного народа приобретает правовой характер. В лице общей воли — а это фундаментальная категория политического учения Руссо — мыслитель вводит в историю не что иное, как классическое естественное право. Именно поэтому общая воля, в его представлении, не может ошибаться, всегда направлена «к одной цели» (с. 172) «верно и прямо» (с. 178).