История России

Давно замечено, что «советскость» очень часто свойственна ее самым неприми­римым критикам. И если речь идет об изучении истории, то это обычно обнаружива­ет себя в оценочно-идеологическом отношении к ней или к тем, кто о ней пишет. Мы написали, к примеру, что новгородская ветвь развития оказалась в России тупиковой, и попытались объяснить, почему она уступила ветви московской. Но мы не оценивали последнюю как «плодотворную», чего хотелось бы нашему оппоненту. О чем же сви­детельствует интерпретация констатаций и объяснений как оценки? Она, на мой взгляд, как раз и свидетельствует о том, что предрасположенность к идеологической оценочности доминирует над предрасположенностью к пониманию в мышлении са­мого интерпретатора. А какие при этом используются критерии прогрессивности — классовые и государственнические, как в советские времена, или либеральные, как у Д. Коцюбинского, принципиального значения не имеет. В том и другом случае речь идет об идеологизации исторического познания.

Оправдан ли идеологический подход к истории? В определенных границах, разу­меется, оправдан. Когда, скажем, идеолог самодержавной централизации ищет истори­ческие точки опоры в политике послемонгольской Москвы, а идеолог либерализма — в укладе независимой Новгородской республики, в этом ничего противоестественного нет, это нормально. Но когда исследователь пытается понять, почему самодержавная тенденция всегда оказывалась сильнее любых контртенденций, то это тоже нормально.

И это может быть не во вред, а на пользу либеральному идеологу, которому нелишне иметь ясное представление о том, почему проекты его предшественников до сих пор от­торгались не только государством, но и большинством населения.

Важно разобраться в том, почему это происходило на разных исторических эта­пах, что меняется в данном отношении в ходе движения от этапа к этапу и чем нынеш­ний этап качественно отличается от предыдущих. Помня при этом, что реализуемость тех или иных проектов в России всегда зависела как от состояния общества, так и от состояния государства, его способности либо неспособности выдвигать свои проекты развития и принуждать к их осуществлению общество, подавляя его субъектность субъектностью собственной. В книге представлена точка зрения, согласно которой традиционное самодержавное государство с присущим ему циклическим чередовани­ем модернизирующих технологических милитаризаций и ведущих в исторические ту­пики демилитаризаций свой исторический потенциал исчерпало, что нынешняя его форма «государства-рынка» является нежизнеспособной. Но факт и то, что альтерна­тивный проект иной государственной системы в обществе пока не вызрел.

Мне импонирует пафос Даниила Александровича, который склонен винить в этом не столько само общество, сколько тех оппозиционных политиков и идеологов, которые альтернативных проектов ему не адресуют. Он призывает их «продумать ли­беральный проект для России или для отдельных ее регионов» ⁵¹. Он предлагает либе­ралам проделать такую работу «независимо от того, есть на нее спрос или нет на нее спроса у общества или власти»⁵² . С тем, чтобы «в тот час Ч, который неизбежно воз­никнет, им было, что предложить обществу»⁵³ . Дабы снова не случилось так, как в на­чале 1990-х, когда качественных стратегических проектов не обнаружилось, зато об­наружилась готовность на скорую руку проводить реформы, с современными представлениями о либеральной демократии не совместимые.

С этих позиций, мной, повторяю, разделяемых, Д. Коцюбинский обрушился и на нашу книгу, не обратив внимания на то, что позиции эти в ней тоже представлены. Проектов мы в ней действительно не предлагаем, полагая, что это другая работа. Но на отсутствие либерально-демократического проекта указали, равно как и на уязви­мость объяснений такого отсутствия незрелостью общества, непредъявленностью внятного запроса с его стороны⁵⁴ . Однако наша сосредоточенность на истории Рос­сийского государства и его природе была истолкована Даниилом Александровичем как лишнее подтверждение несамостоятельности современного российского либера­лизма, его прислоненности к государству и отстраненности от общества, оправдывае­мой недостаточной либеральностью последнего. Избрание предметом исследования именно истории государства уже само по себе стало основанием для упрека в привер­женности досоветскому и советскому «государственничеству». А чтобы его аргумента­ция, приведенная выше, выглядела убедительнее, Д. Коцюбинский упредил ее ссыл­кой на наше мнение, согласно которому «будет или не будет демократия в России, зависит от того, как поведет себя Путин»⁵⁵ .

Но это не цитата из книги. Это ее содержательное обогащение творческой фан­тазией нашего уважаемого оппонента.

Об «априорных схемах» и деталях исторического процесса