История России

Однако в первую очередь этот вызов шел из контролировавшейся Советским Сою­зом Восточной Европы: то, что считалось одним из главных достижений социализма, а именно — распространение на другие страны, оборачивалось едва ли не главной его проблемой. В Восточной Европе светская коммунистическая вера испытывалась на крепость соотнесением социалистического и западного образа жизни, о котором вос­точные европейцы были осведомлены намного лучше, чем советские люди. Испыты- валась она и сравнением с докоммунистическим, «буржуазным» прошлым, которое не успело забыться, будучи ближе во времени, чем у народов СССР. Таких испытаний эта вера не выдерживала, о чем и свидетельствовали массовые выступления 1950-1980-х го­дов в ГДР, Венгрии, Польше, Чехословакии и снова Польше²⁹⁰ . В СССР, правда, они ши­рокой поддержки и массового сочувствия не находили. Не вызывали неприятия у большинства населения и усмирительные акции в восточноевропейских странах со­ветской армии, вполне сочетаясь с державной идентичностью, актуализированной Ве­ликой Отечественной войной и победой в ней. Но официальная социалистическая идентичность сталкивалась с серьезными вызовами и внутри СССР. Они были обус­ловлены и упоминавшимися сдвигами в культуре, и приоткрытием «железного занаве­са в послесталинском Советском Союзе, что тоже не осталось без культурных послед­ствий, и, наконец, самим фактом демилитаризации военно-приказной системы, сопровождавшейся разоблачениями «культа личности».

При всех оговорках насчет того, что «культ личности Сталина <.> не мог изме­нить природы социалистического государства»²⁹¹ , эти разоблачения оборачивались бо­лее глубокими, чем рассчитывала власть, трансформациями сознания и мышления. Человеческий ум так устроен, что несовпадение явления и сущности («природы») воз­буждает в нем интерес к последней. В результате у партии и ее лидеров начали появ­ляться конкуренты в конкретизации и даже интерпретации базовых абстракций соци­ализма и коммунизма и производных от них «социалистического государства», «социалистической демократии», «социалистической законности». Официальные трактовки этих понятий сопоставлялись с их толкованием заново и по-новому прочи­танными Марксом и Лениным, а также с тем, что под государством, демократией и за­конностью понималось в капиталистическом мире.

Хотели того советские лидеры или нет, но социализм должен был конкурировать с Западом именно на почве отторгавшихся ими ценностей второго осевого времени. Тем более что эту конкуренцию в 1970-е годы им стал целенаправленно навязывать сам Запад, развернувший широкомасштабную идеологическую кампанию по поводу нарушения прав человека в Советском Союзе. И на Хельсинском совещании глав госу­дарств по безопасности и сотрудничеству в Европе (1975) Брежневу пришлось даже — в обмен на признание Западом послевоенных границ — подписать обязательство эти права не ущемлять. Если бы оно выполнялось, то социально-политическая модерниза­ция началась бы в СССР на десять лет раньше. Но такая модернизация в глазах поли­тиков хрущевско-брежневского поколения выглядела не модернизацией, а «подрывом устоев». Весь доступный им путь к законности и праву они к тому времени и в самом деле прошли до конца.

Демилитаризация военно-приказной системы, осуществленная в основном при Хрущеве, уже сама по себе означала движение в данном направлении. Выдача кресть­янам паспортов и отмена законов, прикреплявших рабочих к предприятиям и прирав­нивавших прогулы и опоздания на работу к уголовным преступлениям, устраняли советские рецидивы крепостничества. Тем самым формула «социалистической закон­ности» существенно корректировалась, зона государственного принуждения сужалась, а степень свободы увеличивалась. Кроме того, эта формула становилась теперь засло­ном на пути физического устранения политических оппонентов и страховала партий­но-государственную элиту от тиранической диктатуры. Отказ от изобретения Выши­нского о признании подсудимым своей вины в качестве решающего доказательства и от пыточных методов, которыми признания обеспечивались, — в том же ряду. Это означало, что оставались в прошлом и превентивные репрессии за потенциальную не­лояльность к коммунистической системе или ее отдельным руководителям. Сталин­ская категория «двурушника», т.е. тайного, открыто не проявляющего свою нелояль­ность противника, аннулировалась. В совокупности же все это свидетельствовало о том, что формула «социалистической законности» отныне исключала возможность беспредельно широкого толкования исходной идеологической абстракции историче­ского закона: от него перекидывались правовые мосты к закону юридическому. Одна­ко прилагательное «социалистическая» предполагало все же сохранение вторичности права по отношению к базовой абстракции.