История России

Подписав Хельсинские соглашения, советское руководство продемонстрировало готовность с таким пониманием считаться. Но соблюдать эти договоренности, не под­рывая устоев системы, оно не могло. Не могло оно, соответственно, терпимо относить­ся и к возникшему в СССР еще раньше правозащитному движению, которое получило возможность апеллировать к хельсинским документам. Однако правовая основа для противостояния защитникам прав граждан у советского социализма отсутствовала. Не в состоянии он был и создать ее, о чем со всей очевидностью свидетельствовала и уже упоминавшаяся Конституция СССР 1977 года.

В этой Конституции права и свободы советских людей были продекларированы в максимально широком наборе, значительно превышавшем не только их перечень в сталинской Конституции (тоже в данном отношении не скупой), но и в аналогичных документах западных стран. Однако в тех случаях, когда речь шла о взаимоотношениях граждан и государства, декларации сопровождались ограничительными оговорками:

Конституция (Основной Закон) Союза Советских Социалистических Республик. М., 1978. С. 6.

В этом смысле показательно конституционное положение, согласно которому «все пар­тийные организации действуют в рамках Конституции СССР» (Конституция (Основной За­кон) Союза Советских Социалистических Республик. С. 6). Эта уступка правовому принципу не относилась ни к партии в целом, ни к ее руководящим структурам, которые «партийными организациями» не именовались, ни к ее лидерам.

права и свободы могли использоваться только «в соответствии с целями коммунисти­ческого строительства» или «в соответствии с интересами народа и в целях укрепле­ния и развития социалистического строя»²⁹³ . Так юридический закон «юридически» подчинялся закону историческому. Или, что то же самое, право подчинялось идеоло­гии. Понятно, что соответствие или несоответствие «интересам народа» и «целям ук­репления и развития» на строгий юридический язык непереводимо, а потому у влас­тей сохранялась полная свобода интерпретации того или иного действия как конституционного либо неконституционного.

Однако дефицит правовой конкретности был на руку не одним лишь властям. Его стали использовать и правозащитники, которые могли теперь апеллировать не только к хельсинским договоренностям, но и к советской Конституции: чтобы защищать про­декларированные в ней права человека, вовсе не обязательно было выступать против социализма и коммунизма. Тут-то окончательно и выяснилось, что коммунистическая система, отказавшись от сталинской версии «социалистической законности», на пра­вовом поле оказалась беспомощной. Защищаясь от критики, она вынуждена была ли­шать свободы людей, которые на ее идеологические и политические устои не покуша­лись, а просто говорили вслух о том, чего, по официальной версии, в стране не было и быть не могло — например, о цензуре²⁹⁴ . Правозащитники, иными словами, ставили под сомнение соответствие фасада системы и жизни за фасадом. Но публичного рас­крытия этой своей главной тайны система допустить не могла.

Советские лидеры не могли, однако, признаться и в том, что способны лишать людей самого права на такое раскрытие, равно как и права обращаться к властям и гражданам с призывами «жить не по лжи» (А. Солженицын). Поэтому от фигур масштаба Сахарова или того же Солженицына власть отделывалась принудительной изоляцией или высылкой за рубеж, никакими законами не предусмотренными вооб­ще. Ведь привлечение таких людей к уголовной ответственности еще больше подрыва­ло бы и без того малопривлекательный образ СССР в мире. Что касается советских вольнодумцев, столь широкой известностью не защищенных, то их либо преследовали в судебном порядке на полузакрытых процессах, либо насильственно отправляли в психиатрические лечебницы, не только не признаваясь в этом, но и отметая любые на сей счет обвинения и объявляя их клеветническими.

Таков был исторический итог противоестественного скрещивания советского со­циализма с законностью и правом. Гибрид получился явно нежизнеспособным: уже сам факт, что многие свои действия власти предпочитали скрывать, свидетельствовал о несоответствии коммунистической системы тем ценностям и идеалам, которым она хотела бы выглядеть соответствовавшей. От вызовов времени она могла отгоражи­ваться только увеличением скрываемой информации и откровенной дезинформации. И это тоже были симптомы глубокого системного кризиса.

Большинством населения они не воспринимались так остро, как диссидентами- правозащитниками и осведомленными об их деятельности — благодаря самиздату и зарубежным радиоголосам — более широкими слоями советской интеллигенции. Но системный кризис именно потому и являлся системным, что обнаруживал себя не в каком-то одном, а в самых разных проявлениях, о которых мы говорили выше. И в той или иной степени его последствия затрагивали почти всех.