История России

Тень исторического закона продолжала, как и прежде, нависать над теми, кто ос­меливался реально демонстрировать критическое отношение к коммунистической системе, ее идеологии или конкретным действиям верховной партийной власти и ее персонификаторам. Таким образом, юридический принцип универсального значения не приобретал, что наиболее наглядно проявлялось в сохранявшейся выведенности партии (точнее — ее руководства) за пределы его действия. Подобно российским са­модержавным императорам додумского периода, она продолжала стоять над законом, но, в отличие от них, эту свою позицию юридически не фиксировала. Не обнаружива­ла она и свойственного последним российским монархам стремления избегать, по воз­можности, отступлений от действующих юридических норм.

Порой единичный факт лучше характеризует природу общественного явления, чем любые развернутые обоснования. Таким фактом во времена Хрущева стала исто­рия валютчика Яна Рокотова. Нелегальное хождение долларов Хрущеву показалось настолько опасным для системы, что он настоял на принятии закона о смертной каз­ни за подобные преступления и подведении под этот закон дела Рокотова. В результа­те последний был расстрелян вопреки действовавшей юридической норме, согласно которой закон обратной силы не имел. Для потомков же сохранилась фраза Хрущева, которая лучше, чем что бы то ни было, выявляет и природу «социалистической закон­ности», и ее границы. Когда ему намекнули насчет юридической некорректности его желания наделить закон обратной силой, он гневно воскликнул: «Мы над законами или они над нами?»²⁹² .

Страна по-прежнему удерживалась коммунистическим руководством в собствен­ном историческом времени, альтернативном мировому, «капиталистическому». Но она удерживалась в нем иначе, чем при Сталине. Последний, доведись ему иметь дело с Рокотовым, при желании нашел бы возможность расстрелять его, не обременяя сво­их юристов поиском соответствующей юридической нормы и не смущаясь ее отсут­ствием. Послесталинские же лидеры пытались соединить несоединимое — законность и гарантированные ею права и свободы граждан с надзаконной экономической, поли­тической и идеологической монополией на власть. Это значит, что права и свободы, равно как и законность, должны были исключать не только любое противодействие власти, но и любое открытое проявление инакомыслия по отношению к ней. Пробле­ма, однако, заключалась в том, что претензии на привлекательность социалистическо­го образа жизни не позволяли о такого рода ограничениях говорить вслух.

Поэтому послесталинские руководители, отказавшись от сталинской имитации гражданской войны, не могли отказаться от имитации «всенародной поддержки» своей политики или, что то же самое, всенародного добровольного отказа от права критики «своего» государства и выражения недовольства им. Но такая имитация мог­ла претендовать на убедительность только в том случае, если бы в стране по-прежне­му не было людей, понимавших права и свободы иначе, чем официально предписыва­лось, и готовых свое понимание не скрывать. Между тем такие люди стали в СССР появляться.

История никогда не повторяется в деталях и подробностях. Но в чем-то сущест­венном она повторяется. По крайней мере в тех странах, где вопрос о сочетании госу­дарственного порядка и свободы остается проблемой. Послепетровская демилитариза­ция, осуществлявшаяся самодержавной властью, сопровождалась формированием отечественной интеллигенции, поставившей под сомнение сам принцип самодержав­ного правления. Точно также и послесталинская демилитаризация привела к появле­нию интеллигенции, усомнившейся в исторической прогрессивности советско-социа­листического жизнеустройства. Однако теперь, чтобы бросить вызов государственной системе, ее представителям вовсе не обязательно было становиться революционерами.

С формально-юридической точки зрения власть советских лидеров была гораздо более уязвимой, чем власть их самодержавных предшественников. Те являлись неогра­ниченными властителями по закону. Коммунистические руководители официально провозглашать себя таковыми не могли уже потому, что претендовали на воплощение демократического принципа, причем более полное и последовательное, чем где-либо и когда-либо в мире. Попытка — в новой Конституции 1977 года — придать своему полновластию юридическую форму узакониванием роли КПСС как «руководящей и направляющей силы советского общества»62 в данном отношении ничего не меняла. Ведь юридически необоснованными оставались и само право на «руководящую роль», и сохранявшаяся претензия партии на надзаконный статус63, и властная монополия ее лидеров. Но факт и то, что никаких формально-юридических оснований для запрета на критику в свой адрес и в адрес системы в целом у коммунистических руководите­лей не было. Тем более если они хотели конкурировать с тем пониманием законности и гражданских прав, которое утвердилось на Западе.