История России

Между тем без такого взаимодополнения и взаимопроникновения властных по­люсов и их диалога государственность существовать не может. За исключением тех слу­чаев, когда один из полюсов возвышается за счет полного подавления другого. По этой — авторитарной — модели будет первоначально развиваться Московское государство, но и в данном случае раскол, как мы покажем в следующей части книги, не устраняется, а загоняется вглубь, заставляя власть искать контакт со вторым (народ­ным) полюсом, когда искусственно устраненный раскол начинает снова обнаруживать себя на политической поверхности. В направлении однополюсности двигалась понача­лу и Русь Киевская в лице первых Рюриковичей. Но властных ресурсов для контролиро­вания захваченных разноплеменных территорий у них еще не было, что и побудило, возможно, Святослава к созданию института местных княжений в лице своих сыновей.

Результат известен: линия раскола переместилась в княжеский род. В свою оче­редь, борьба внутри него за великокняжеский стол стала главным препятствием для сакрализации власти отдельных киевских князей, без чего авторитарная модель утвер­диться не могла. Кроме того, эта борьба, сделавшая очевидной возможность силового устранения правителя и замены его другим, привела к политическому усилению вече­вого властного полюса, локалистского по самой своей природе, лишенного государ- ствообразующих интенций. Так социокультурный раскол творил мир по собственной матрице, становился своего рода безличным историческим субъектом, подчинявшим своей анонимной воле всех политических игроков.

Как попытка преодоления раскола на ранней стадии и сакрализации авторитар­ной модели может быть истолковано и заимствование идеи христианского Бога. Но если у Владимира — первого князя, захватившего киевский стол силой, — такая моти­вация и присутствовала, то его надежды довольно быстро обнаружили свою тщет­ность. Раскол — зафиксируем это еще раз — оказался неподвластным и нового Богу. Более того, принятие и насаждение христианства, устраняя или смягчая некоторые из прежних его (раскола) проявлений, вызывали к жизни другие.

Эти проявления почти не обнаруживали себя на политической поверхности и по­тому мало интересовали летописцев. Но они возникли, не могли не возникнуть, и их воздействие на политическую жизнь косвенно давало о себе знать уже тем, что абстракция единого Бога не получила воплощения в устойчивой консолидации госуда­рства. А это значит, что она оказалась не в состоянии объединить не только «верхи», но и общественные «низы» — в противном случае «верхи» вынуждены были бы с мас­совыми настроениями считаться. Это значит, что христианство не вытесняло прежние языческие верования, а накладывалось на них, образуя многообразные и внутренне конфликтные культурно-ментальные гибриды.

Историки единодушны в том, что принятие христианства не было актом, привя­занным к определенной дате, а было процессом, растянувшимся на века. Поначалу оно опиралось на весьма узкую социальную базу и не имело «прочной политической основы»⁹² . Скорее всего, сам акт крещения, предписанного Владимиром киевлянам, среди которых к тому времени было уже немало христиан, вообще не воспринимался как значимое событие и потому «не запечатлелся глубоко в памяти народной»⁹³ . Но­вая вера, спущенная сверху, не могла быстро заменить язычество; на первых порах она не столько устраняла прежние религиозные расколы, сколько множила их. Но даже после того, как идея единого христианского Бога стала осваиваться народным созна­нием, раскол не уходил в прошлое, а перемещался вглубь, выражаясь в своеобразии коллективных и индивидуальных представлений.

Многократно описанный феномен «двоеверия», т.е. переплетения, взаимонало­жения язычества и христианства, нередко подвергавшегося языческому переосмыс- леннию, — одно из наиболее известных проявлений именно такой духовной эволю­ции. Некоторые исследователи на основании этого и других явлений склонны полагать, что и в целом с принятием христианства «духовная жизнь общества оказа­лась расколотой, с двумя параллельно существующими уровнями культурного разви- тия»⁹⁴ . Такое обобщение не покажется чрезмерным, если вспомнить, что языческий полюс сохранялся в культуре и в последующие столетия, а в XX веке на время даже стал доминирующим — большевистский атеизм, нашедший среди населения значитель­ную массу приверженцев, в модифицированном и модернизированном виде воспро­изводил некоторые особенности языческого мироощущения.

Таким образом, идея благодати, даже отчлененная русской церковью в лице мит­рополита Илариона от идеи закона, не осваивалась повсеместно языческим сознани­ем как «единственно верная», не преобразовывала дохристианский менталитет, а ин­тегрировалась в него в качестве дополнительного элемента. Но и идея закона, будучи универсального статуса лишенная, после христианизации Руси тоже создавала новые линии социокультурного раскола.