История России

Тем не менее опыт России (и не только) показал, что при доминировании в куль­туре патриархально-авторитарного идеала «отцовская» модель построения государ­ства может быть использована. Более того, этот же опыт свидетельствует о том, что в таком виде, при определенных коррекциях, оно может просуществовать достаточно долго — между первым, если считать от Ивана Грозного, и последним в отечественной истории «отцом народов» прошло четыре столетия. Значит, общий и частные интере­сы в ней как-то сочетались. Однако сочетались они таким образом, что устойчивый ба­зовый консенсус при этом не обеспечивался. Он периодически обнаруживал свою хрупкость, а временами и просто рассыпался, что сопровождалось катастрофическими обвалами государственности. Данное обстоятельство и навело, наверное, Николая Бердяева на мысль о двойственной природе русского народа, названного им творцом «огромной и могущественной государственности» и одновременно «самым безгосуда- рственным»¹²² . В чем же причина этого парадокса?

6.3. Общие и частные интересы в «отцовской» модели

Главный государствообразующий институт — русское самодержавие — действи­тельно утвердился в России не вопреки народным представлениям и идеалам, а в со­ответствии с их культурным содержанием. Но концентрация ничем не ограниченной полноты полномочий в руках самодержца-моносубъекта не предполагает формирова­ния ответственности за государство у всех остальных. Монополия на персональное представительство общего интереса неизбежно ведет к тому, что у других понятие об этом интересе развивается слабо или не развивается вообще.

Сказанное относится не только к населению, но и к околовластным элитным груп­пам. При неразвитости понятия об общем интересе в народном сознании элита, даже если она претендует на политическую ответственность, рано или поздно ощущение та­кой ответственности утрачивает. А это, в свою очередь, неизбежно ведет к тому, что границы между общим и частным интересами в ее представлениях и практическом по­ведении размываются. В результате пустующее в народной культурной матрице место для «начальства» заполняется негативным образом этого «начальства». Но глубоко уко­ренившееся неприятие элиты и есть ни что иное, как «безгосударственность».

При таком неприятии периодические радикальные смены элиты, осуществляе­мые консервативными или революционными персонификаторами общего интереса, не в состоянии существенно повлиять на ее культурное качество. Ведь его изменение может быть задано только самим персонификатором, для чего он сам должен и стать, и предстать субъектом обновления. К этому его могут подталкивать внешние и внут­ренние вызовы, социальные кризисы и другие экстремальные обстоятельства. Но при ориентации на «безгосударственный народ» такие обстоятельства могут стимулиро­вать как повышение, так и еще большее снижение культурного качества.

В истории послемонгольской Московии было и то, и другое. Это — история ста­новления самодержавной государственности, пытавшейся разными способами адап­тировать к «отцовской» культурной матрице наличную элиту, к чему та изначально приспособлена не была, но и выдвинуть альтернативу данной матрице не могла тоже. Это — история зигзагообразного движения к базовому консенсусу в только что обра­зовавшемся централизованном государстве, история поиска компромиссов и сполза­ния к бескомпромиссному насильственному диктату, обернувшемуся в конечном сче­те рассыпанием консенсуса и всеобщей смутой.

При доминировании в культуре «отцовской» матрицы, не содержащей в себе оснований для легитимации полномочий и интересов элиты, последняя всегда вы­нуждена прислоняться к властителю-отцу, такой легитимностью наделенному. Тот же, в свою очередь, должен считаться с частными и групповыми интересами элиты, опи­раясь на которую он только и может править, и вместе с тем ограничивать ее притя­зания на государственное целеполагание, т.е. на участие в определении общего ин­тереса. Властитель-отец нуждается в исполнителях и советчиках, но не в субъектах политики. Субъект в такой модели властвования и при такой культурной матрице мо­жет быть только один, что ко времени освобождения Московии от монголов было хо­рошо известно по опыту восточных деспотий, включая сокрушившую Византию султа- нистскую Турцию. Однако в послемонгольской Московии подобный тип отношений между великим князем и боярской элитой сразу сложиться не мог. Потому что на сто­роне бояр была многовековая традиция соучастия не только в реализации общего ин­тереса, но и в его формулировании.