История России

В результате же оформилась версия христианства, в которой от Нового Завета мало что осталось. Она представляла собой доктринальный гибрид, соединявший в се­бе некоторые идеи Ветхого Завета, элементы языческих политических доктрин вос­точного происхождения и идеологические интерпретации опыта турецких султанов — победителей Византии. Христианская новозаветная благодать, противопоставленная когда-то митрополитом Иларионом ветхозаветному закону, была отодвинута вместе с продолжавшими линию Илариона «нестяжателями». Альтернатива закону теперь выдвигалась совсем другая. История Московии показала: сам поиск такой альтернати­вы, если он из области отвлеченных интеллектуальных спекуляций перемещается в сферу реальной политики, неизбежно сопровождается ревизией христианства.

В свое время эта ревизия была обстоятельно проанализирована известным исто­риком евразийского направления Николаем Алексеевым. Нам остается лишь воспро­извести основные результаты его изысканий.

Доктрина московского самодержавия базировалась на том, что божественное про­исхождение царской власти предопределяет и ее божественные полномочия. Согласно Иосифу Волоцкому, царь только телом своим («естеством») подобен людям, «властию же подобен вышнему Богу». При этом сам образ Бога и представление о характере его взаимоотношений с людьми заимствовались не из Нового Завета, а из Ветхого. Подчер­кивалось, что Бог «по природе бурен и неистов», что он «добивается своей цели страст­но и раздражительно», что в управлении подданными он вправе употреблять «божест­венное коварство» и «божественное перехищрение». Русскому православному царю предлагалось быть именно таким, и именно эти рекомендации были реализованы в де­ятельности Ивана Грозного. Полагая, что «российского царствия самодержавство божь­им изволением началось», он исключал какие-либо ограничения этого «самодержав- ства», равнозначного божественному праву устанавливать на земле божественный порядок «страхом, запрещением, обузданием и конечным запрещением»¹³² .

Однако подобная интерпретация базовой абстракции христианского Бога выходи­ла за пределы не только Нового, но и Ветхого Завета. Ветхозаветный Бог действительно таков, каким его описывали идеологи русского самодержавия. Но и он не передавал иу­дейским царям своих полномочий. Представление, согласно которому «земной царь яв­ляется как бы копией царя небесного, инкарнацией божества, земным богом», уходит своими корнями в древневосточные языческие монархии. Оно составляло основу всех «древнеязыческих политических форм»¹³³ . «Отцовская» модель государственности, утвердившаяся в Московии, — отнюдь не отечественного происхождения. Как отмечает исследователь, «словосочетание „царь-батюшка" вовсе не изобретено русскими. Оно ха­рактерно для всех восточных монархий и иногда прямо применялось древними народа­ми: фараон именовался отцом своих подданных, а последние были его детьми»37.

В Киевской Руси, где влияние язычества было, безусловно, сильнее, чем в Моско­вии, формирование этой модели блокировалось родовым принципом властвования. Но после того как он остался в прошлом, главное препятствие на пути ее утверждения исчезло. Становление данной модели осуществлялось под воздействием многообраз­ных влияний, рассмотрение которых не входит в нашу задачу. Для наших целей важно другое: понять, каким образом эти влияния ассимилировались православной доктри­ной, как сочетались с возобладавшей интерпретацией базовой абстракции христиан­ского Бога и тех полномочий по отношению к подданным, которыми он наделяет рус­ского царя. Бога и человека связывает вера. А что связывает человека с царем? И вправе ли последний брать на себя роль Спасителя, упреждая своим судом Суд Божий?

В этом отношении чрезвычайно интересно восприятие московскими идеологами самодержавия военных достижений турецких султанов. Их победа над Византийской империей объяснялась тем, что та была империей веры, но не была империей правды. Турецкие султаны не являлись носителями истинной веры, но являлись носителями правды. В этом — их сила, и потому московское государство, чтобы устоять, должно соединить веру и правду, стать «государством правды». Греки, по мнению московских идеологов, грешили тем, что их вера проявлялась лишь во внешнем, формальном от­правлении религиозных обрядов, но не проявлялась в делах, за что они и поплатились. А потому вера в Московском государстве должна быть дополнена правдой, т.е. соотве­тствующим вере проживанием: «покажи мне веру твою от дел твоих», как учил Иван Грозный. Если же соответствующих доказательств не предъявляется, полагал он, к та­кой правде в вере следует принуждать¹³⁴.