История российского мусульманства. Беседы о Северном исламе

Более того, когда, по нашим предположениям, багдадское посольство вместе с булгарским царевичем к началу 923 года вернулось в Багдад, в городе была свежа память о трагическом событии, которому суждено было навсегда отозваться в истории суфизма не только в центре Халифата, но и на самых дальних его тюркских окраинах. Вряд ли булгарскому царевичу что-то говорило имя Мансура ал-Халладжа, но ибн Фадлан наверняка знал многое об этом человеке, который в день его отъезда в Волжскую Булгарию еще пребывал в заключении, ожидая приговора суда. Если упомянутые выше ученые и философы были и остаются величайшей гордостью ислама, то казнь ал-Халладжа навсегда пребудет одной из самых черных страниц мусульманской истории.

В описываемое время в мусульманстве самым парадоксальным образом сочетались самые высочайшие взлеты разума и самые удивительные проявления праведности с проявлениями самого поразительного легкомыслия и, одновременно с этим легкомыслием, самого фанатичного отношения к вере со стороны все более кристаллизующегося в исламе класса мулл-священнослужителей. Они все увереннее начинали считать себя единственными хранителями истины, а всех несогласных с этим утверждением – отступниками и врагами ислама.

В трудах мусульманских философов и ученых, которые легли в основу сегодняшней земной цивилизации, все еще жило изначальное исламское Откровение, однако с формированием класса профессиональных священнослужителей, которого не было и не предусматривалось в первоначальном исламе, место Откровения и свежего переосмысления духа веры все чаще начинала занимать слепая буква закона.

До окончательно образования Догмы было еще далеко, и хотя считается, что после ат-Табари «двери ижтихада» начали постепенно закрываться, выдающиеся мусульманские ученые продолжали заниматься сущностными вопросами веры еще триста лет спустя. Но к тому времени связь их ученых – логических и богословских – рассуждений с образом народной мысли была уже совершенно неосязаемой. Догма уже восторжествовала в умах большинства. Мусульмане, занятые обыденной жизнью, совсем перестали задумываться о существе своей веры, и только всеобщая грамотность, часто помноженная на праведность и смирение, еще удерживала блистательную исламскую цивилизацию от окончательного сползания в темную пропасть слепого догматизма.

Эта опасность давала себя знать уже в конце просвещенного XI века, когда основатель последней из четырех великих правовых школ ислама, Ахмад ибн Ханбал, в своем сопротивлении рационалистической философии му’тазилитов призвал к возвращению к изначальной простоте и праведности ислама и поиску всех ответов на вопросы современности в пророческих преданиях – сунне Пророка.

При всей справедливости такого подхода жизнь нельзя остановить, и ни в одну реку нельзя войти дважды. Строить жизнь согласно Пророку не означает восстанавливать вокруг себя эпоху Пророка во всех ее отживших раннесредневековых и этнографических деталях. Но именно к этому и свелось в конечном счете учение мусульманских ортодоксов – ханбалитов. Именно оно в свою очередь породило в XIII веке учение Ибн Таймийи, на котором сегодня зиждется вся религиозная философия современного ваххабизма.

Конец IX века ознаменовался в Халифате появлением еще одной страшной угрозы – со стороны новой политической силы, которая, как это часто бывает и сегодня, выступила под религиозным знаменем. Этой мощной силой были карматы, о которых мы уже не раз упоминали на страницах нашей книги, и которые в некоторых своих чертах напоминают гораздо более знакомое его собеседникам движение афганских талибов и все остальные экстремистские «мусульманские» движения нашего времени. Лишний раз приходится убеждаться, что ничто не ново под луной, и сейчас нам необходимо хотя бы вкратце обрисовать карматское движение, коль скоро именно в связях с этими ультрарадикалами средневекового ислама был, помимо всего прочего, обвинен великий мусульманский суфий Мансур ал-Халладж.