В 1757 г. Московский университет, или, говоря точнее, знаменитый И. И. Шувалов заявил сенату о необходимости учреждения самостоятельной Академии Художеств. Теперь предлагалось уже взять «способных из университета учеников» и определить в Академию. Сенат принял этот проект, и давно ожидаемая Академия, наконец, открылась в 1758 г. Но и на этот раз Академия не была еще свободным, самостоятельным учреждением: хотя она находилась в Петербурге, но состояла при Московском университете. Из Москвы было привезено 40 студентов, из Франции выписаны преподаватели. Профессором архитектуры был француз Валлень де-ла-Мотт, а потом один из лучших учеников Растрелли – С. И. Чевакинский (1713–17??), строитель петербургского Николаевского Морского собора с его грацюзною четырехэтажною колокольней.
В 1759 г. в преобразованной Академии начались правильные занятия, а в следующем 1760 г. были уже отправлены за границу для дальнейшего совершенствования в «художествах» наиболее талантливые ее питомцы: архитектор Баженов и живописец Лосенко.
Однако и эта Академия не оправдывала надежд. Шувалов думал уже о новой ее реформе, но основательница Академии, императрица Елизавета, вскоре умерла, и значение Шувалова пошло на убыль: выдвигался И. И. Бецкой. 7 ноября 1764 г. появились «Привилегии и регламент Императорской Академии трех знатнейших художеств».
Новый регламент прежде всего ставил Академию в независимое положение от университета и освобождал окончивших курс Академии от крепостной зависимости «в вечные роды». При Академии учреждалось задуманное еще Шуваловым «воспитательное училище» для мальчиков 5–6 лет, преимущественно сирот. В этом училище надо было учиться девять лет, а затем еще шесть лет – в самой Академии.
Президент новой Академии И. И. Бецкой, основатель воспитательного общества благородных девиц, горячий поклонник французских энциклопедистов, мечтавший о создании «новой породы людей», и из академического училища устроил своего рода Смольный институт со всеми его недостатками, начиная с крайне снисходительного отношения к лености учеников, «поелику не все дети могут быть равной остроты, но найдутся иные скоры к понятию, а другие медлительны».
Преподаватели-иностранцы, подчас достаточно невежественные, обучали академистов разве только умению говорить по-французски да кое-каким отвлеченным теоретическим познаниям. Мало помогала делу и возложенная регламентом на профессоров архитектуры обязанность «показывать» учащимся «употребление и качество всякого звания материалов», а также производить с учениками в летние месяцы постройки.
Свежие, талантливые силы приливали в Академию извне: то были ученики Растрелли или московской архитектурной школы князя Ухтомского, сыгравшей более видную роль в развитии русской архитектуры, чем сама Академия. Она не могла ни встать во главе архитектурных течений екатерининской эпохи, не воспрепятствовать им, потому что своих слов в области искусства у нея не было никаких. Но Академия все же приносила свою, правда, скромную долю пользы, как техническая школа. Она не могла воспитывать таланта, но все же снабжала питомцев хотя бы теоретическими познаниями, в особенности необходимыми в строительном искусстве.
Ко времени восшествия на престол императрицы Екатерины II Растрелли уже оставил свою строительную деятельность и жил в Митаве на покое. Но императрица, землетрясение не истребило еще столько зданий, сколько мы воздвигаем, – писала она Гримму. – Это болезнь, как пьянство». Идет усиленная выписка из-за границы зодчих и архитектурных книг, которыми императрица «заваливает» свою комнату. Являются Кваренги, Камерон, Ринальди, привозящие с собою из Европы новые архитектурные течения. Игривость и жеманность рококо начинают там постепенно исчезать, прямая линия снова отвоевывает себе место в зодчестве. Водворяется «стиль Людовика XVI», тяготеющий к подражанию римской архитектуре, Императрица, с необычайною проницательностью уловившая новые течения в зодчестве, требует от строителей все большей строгости, все большей близости к античным образцам.
Ученик Растрелли и Ухтомского, сибиряк А. Ф. Кокоринов (1726–1771), начинает строить, вместе с де-ла Моттом, величественное здание рассадника художественного образования – Академии Художеств. От него еще веет чем-то растреллиевским, но уже проступают и черты грядущей классической простоты: нет уже изобилия фасадных украшений, линии становятся проще, прямее, на фризе появляются античные «триглифы» (выступы в виде столбиков с двумя желобками). Кокоринов умирает, не успев окончательно завершить постройки, но общий облик здания остается почти не измененным до наших дней.
Поворот в сторону классицизма в архитектуре намечается все яснее. Профессор архитектуры в Академии Валлень де-ла Мотт (1729–1800) является типичным представителем первого периода классицизма. Он строит петербургский Гостиный двор и величественно-строгие арки петербургской же «Новой Голландии» (1765).