История русского искусства

Джакомо Кваренги (1744–1817) – живописец, ученик Рафаэля Менгса – особенно отличается изяществом и благородством рисунка. Он строит Эрмитажный театр (1783), Английский дворец в Петергофе (1782), Александровский дворец в Царском Селе (1792–1796), дом Государственного банка, Мариинскую больницу, – словом, «работает, как лошадь», по выражению Екатерины II. Немного суховатые вообще, его постройки отличаются гармоничностью очертаний, но зато они далеко не всегда гармонируют с русской природой. Кваренги нравилось устраивать в наружных стенах ниши со статуями, которые плохо мирятся с нашими морозами и снегами, безжалостно губящими мрамор. Итальянец по происхождению, Кваренги и на берегах Невы строил так же, как строил бы на берегах Адриатики.

Антонио Ринальди (173?–179?), приехавший в Россию при императрице Елизавете, работал в том же духе. Его Мраморный дворец также не лишен красоты, но и сух в то же время, как постройки Кваренги.

Подражание римскому зодчеству служит девизом для русской архитектуры екатерининских времен. Итальянские зодчие, выросшие на развалинах Рима и впитавшие в себя дух римской архитектуры, пытаются сроднить ее с русской природой. В некоторых случаях – преимущественно в загородных сооружениях – эту задачу им удается разрешать достаточно хорошо. Глаз русского зодчего начинает привыкать к чуждым для него очертаниям классических колонн и постепенно влюбляется в них, начинает чувствовать и понимать их благородную красоту. Колонна же, естественно, требует освобождения запутанных в орнаментах барокко прямых линий. Растреллиевский стиль начинает казаться чересчур уже игривым и слащавым. Эпоха вычурности, начавшаяся еще в Московской Руси, в кирпичных узорах Останкинского храма и завершавшаяся растреллиевскими постройками, миновала. Екатерининский стиль – это начало реакции, оздоровления.

А. Орловский. Джакомо Кваренги. Карикатура. «Старик Гваренги часто ходил пешком, и всяк знал его, ибо он был замечателен по огромной синеватой луковице, которую природа вместо носа приклеила к его лицу» (Ф. Вигель)

Питомец нашей Академии Художеств И. Е. Старов (1741–1808) строит Таврический дворец (1783) уже с большей простотой, чем даже его учителя и сотоварищи-иностранцы. Вычурные коринфские капители на фасаде сменяются суровыми тосканскими. Нет глубоких ниш для статуй, проще и скупее украшения фасадных частей. Но зато внутри дворца Старов создает нечто изумительное – целую аллею из колонн, оригинально разделяющую главный корпус дворца на две части. Эта с громадным вкусом рассчитанная «аллея» свидетельствует об окончательной победе классических течений в русском зодчестве: только коренной риздлянин мог бы отважиться на сооружение такой «аллеи», только у обитателя царства колонн могла бы зародиться такая идея.

И античная западноевропейская колонна становится в царствование Екатерины таким же характерным признаком русского зодчества, как шатровая крыша в допетровской Руси.

Но честь окончательного завоевания нового архитектурного стиля принадлежит не столько Петербургу, сколько Москве. Иностранцы производили посадки и прививки в Петербурге, но новое дерево пустило корни прежде всего в Москве.

Петербургский классицизм екатерининской эпохи как-то суше, холоднее московского. Московские зодчие, пользуясь теми же архитектурными формами, как и петербургские их товарищи, глубже чувствовали красоту архитектурной линии, умели придать ей оттенок какой-то интимности, теплоты, «задушевности». Как ни странно, на первый взгляд, звучит это слово в применении к зданию, но его трудно заменить другим. Архитектура вовсе не такое уж бездушное, чисто техническое искусство, каким она является в большинстве случаев у не одаренных истинным талантом зодчих: в ней есть и должно быть место вдохновению, поэзии, в ней должна быть своеобразная «музыка линий». И эта «музыка линий», менее красноречивая, чем музыка звуков, все же внятна эстетическому чутью, хотя бы в безотчетных и смутных ощущениях. Если можно «молиться кистью», как говорили про некоторых художников, то, несомненно, можно молиться и архитектурными концепциями.

В допетровской архитектуре нашей было немало поэзии, вдохновения, подчас и задушевности. Смутное чувство эстетической удовлетворенности, навеваемое на чуткого зрителя древними храмами – хотя бы, например, тем же собором Василия Блаженного или любым обветшавшим деревянным шатровым храмом нашего севера – коренится именно в тайне архитектурных линий, объединенных вдохновенною мыслью строителя.

В Петербурге новый европейский стиль был строг и суров: там заставляли строиться под страхом наказаний. В Москве строились по доброй воле, от чистого сердца. И эта добрая воля, эта сердечность каким-то таинственным путем запечатлевалась в тех же самых петербургских суровых линиях.

Московское зодчество

В течение первой половины XVIII века Москва строится все еще по старине – на допетровский и петровский лад.