Начавшийся с эпохи Петра период ученичества русской живописи тянулся довольно долго. Лишь очень немногие, особенно крупные и самоцветные таланты могли преодолевать гнет западноевропейского образца и пытаться творить по-своему. Почти полтора века уходит на борьбу с мертвящими принципами насаждаемого в России академического искусства, и только после падения крепостного права удается, наконец, уничтожить и крепостное право на русский талант, присвоенное Академией.
Иконопись
Под натиском западноевропейского искусства русская иконопись довольно быстро замерла и окончательно обратилась в ремесло. В XVIII веке «судьбы иконописи, – как говорит проф. Н. П. Кондаков, – стали покрываться мраком, и мало-помалу из мастерства, особо покровительствуемого и даже опекаемого русскими царями, осталось захолустное, кустарное производство».
Развитие иконописного стиля приостановилось: новых Ушаковых не рождалось более, даровитые ученики уходили из иконописных мастерских в Академию, учились живописи, а не иконописи. Западноевропейские «фряжские» формы, проникновение которых в русскую иконопись началось еще в XVII веке, вливались теперь широким потоком, но не было мастеров, способных примирить эти новшества с основами древней иконописи, и стиль искажался все более.
Замирала и церковная стенопись. Храмы нового стиля нельзя было украшать тою стенописью, которая была так уместна и необходима в храмах допетровских. Эти храмы расписывали уже не иконописцы, а художники – на католический лад.
Религиозные интересы, занимавшие такое почетное место в жизни культурных дворянских кругов допетровской Руси, теперь отходили на задний план, искренняя религиозность уступала место официальному благочестию. Появились даже публичные насмешки над религией – петровский всешутейший и всепьянейший собор с его явными пародиями на богослужение.
Иконопись, естественно, ушла из городов в деревни, из московской Оружейной палаты со штатом царских иконописцев в глухие владимирские села – в Халуй, Палех, Мстеру, туда, где «подлый народ» все еще жил своею давно налаженною жизнью.
Иконописью интересовались только последние осколки допетровской Руси, старообрядцы, захолустные купцы. Правда, Ломоносов два раза предлагал послать художника в древнерусские города, с целью снять «точные копии величиною и подобием» с древних икон и церковных фресок, но это было нужно только для руководства академистам при изображении царских портретов, и самые копии надлежало снимать лишь с древних изображений царей.
Новая эпоха потребовала от иконописи именно тех свойств, которыми она упорно пренебрегала – художественности, близости к природе, «живства». Долгим путем постепенного развития, медленного всасывания западноевропейских образцов, через целые поколения Ушаковых, Салтановых, Познанских, иконопись могла бы достигнуть этой цели. Но живой, как ртуть, преобразователь не терпел никаких промедлений, ненавидел «кунктаторство», и в результате иконопись окончательно ушла в руки простых ремесленников.
Следить за постепенным вымиранием русской иконописи в XVIII в. не входит в нашу задачу. Конечно, появлялись еще прекрасно выполненные иконы, иконописное мастерство угасло не сразу, создавались даже новые иконографические сюжеты, были, наконец, объединены и согласованы разноречивые указания подлинников, но все художественные интересы решительно переместились в область «светского» мирского искусства. Искусство живописи – единое в Руси допетровской – разделилось теперь на две отрасли: собственно живопись и иконопись. Портрет, являвшийся в XVII веке чем-то вроде художественной контрабанды, выдвинулся на первое место, а иконопись, искусство из искусств московской Руси, утратила свое художественное значение.
Разумеется, религиозная живопись сама по себе не могла утратить значения, но источниками ее вдохновений являлись в XVIII веке отнюдь не иконы, не византийские и даже не итало-греческие образцы, а католическая церковная живопись, не священные иконы, а просто картины на религиозные сюжеты. Как ни чужды были для русского глаза эти картины, никто и не думал о воскрешении фрескового стиля церковной живописи допетровской Руси.
Новое мирское искусство победило искусство церковное. Оно не только отказалось подчиняться идеям Церкви, но немедленно обратилось в самое неистовое язычество, принялось изображать и притом в самом соблазнительном виде богов нечестивого Олимпа. Благочестивой иконописи оставалось только уйти от мира, а с этим уходом оканчивалась и ее деятельная роль в истории русского искусства, если не навсегда, то почти до наших дней, до попыток создать новый русский стиль религиозной живописи посредством воскрешения древнерусских иконописных преданий в формах современного искусства.
Художники-иностранцы