История русского искусства

Судьба не особенно баловала первых русских живописцев: Матвеев рано умер, а Никитин впал в немилость и был сослан. Их судьба – своего рода символ отношения русского общества XVIII века к искусству. Первые русские художники были в глазах общества не более, как «подручными» у настоящих мастеров-иностранцев, на долю которых выпадали все ласки и вся слава.

На смену Матвееву и Никитину явился солдатский сын Алексей Петров Антропов (1716–1795), ученик Матвеева, Каравака и знаменитого Ротари. Грубоватый, но зато наблюдательный, Антропов, не овладел внешним лоском иностранных портретистов и до конца своих дней остался живописцем отнюдь не столь элегантным, но зато гораздо более глубоким, чем его учителя. Антропову уже мало одного внешнего сходства: он пытается нащупать и уловить кое-что из самого характера изображаемых им лиц. Пишет он грубо, иконописный колорит его темен, но все же его портреты довольно жизненны, в особенности портрет семидесятипятилетней статс-дамы графини М. А. Румянцевой (музей императора Александра III и Румянцевский). Не особенно льстя оригиналу, художник сумел вложить в черты этого одутловатого, вульгарного лица гордость и привычку повелевать, еле скрашенные присущею веку любезною улыбкой. Эти свои искавшие в области психологии Антропов передал гениальному ученику – Левицкому, с которым столкнулся в Киеве, расписывая собор Андрея Первозванного по должности синодального иконописца. Из Киева Антропов был вызван в Москву и получил от Шувалова лестное приглашение – стать профессором учреждавшейся Академии. Но затем вместо Антропова в Академию назначили профессоров-иностранцев. Обиженный художник возненавидел Академию и к шестидесяти годам дожил до своеобразного торжества: Академия поручила портретный класс именно его ученику – Левицкому.

Между Антроповым и Левицким стоит Федор Матвеевич Рокотов (1740–1810). Ученик посредственного и довольно сухого русского портретиста И. П. Аргунова и придворного кумира графа Ротари, Рокотов оставил далеко за собою обоих учителей. Он был несомненно поэтом и в то же время психологом, уже разгадывавшим сложную двойственную душу своей эпохи. Его серебристый, проникнутый какой-то туманною мглой, колорит гораздо изящнее и поэтичнее, чем у Ротари, о понимании же им натуры нечего и говорить в сравнении с его учителями. В портретах Рокотова виден уже культурный мастер. Он как будто чувствовал и переживал ту смутную, загадочную тоску, которая зарождалась у его современников – не то по настоящей внутренней культурности, не то по старой вольготной боярской жизни.

Одною из лучших работ Рокотова должен считаться интересный по загадочному выражению глубоко сидящих глаз портрет графини Санти (музей императора Александра III), достойный занять не последнее место в ряду лучших произведений европейской портретной живописи XVIII века.

Рокотову приходилось много работать, и его кисть, естественно, утомлялась, бледнела и ослабевала. Но ей всегда приходило на помощь уменье передавать красоту драпировок, одежд, способность создавать из них эффектные пятна, подчеркивавшие выразительность лиц. Иные драпировки Рокотова мало чем уступают такому признанному мастеру этого дела, как Торелли.

Трезвые заветы Антропова – глубже вникать в психологию изображаемого лица, – найдя нового сторонника в Рокотове, окончательно воплотилось в работах двух величайших русских портретистов Екатерининской эпохи – Левицкого и Боровиковского.

Долгое время эти имена стояли у наших историков искусства как-то в тени. В эпоху расцвета передвижничества, когда на портретную живопись вообще смотрели сверху вниз, как на низшую ступень в искусстве, о Левицком и Боровиковском упоминалось как-то вскользь, мимоходом. Но за последнее время, одновременно с общим просветлением и расширением эстетических взглядов, выяснилось и все значение этих двух мастеров, которые оказали бы честь искусству любой из европейских стран своей эпохи, за исключением разве одной Англии с ее гениальными портретистами Гэнсборо и Рейнольдсом.

Д. Г. Левицкий

Честолюбивая мечта Петра – показать Европе «доброго мастера» из русских художников – осуществилась вскоре после его смерти: Левицкий был уже вполне европейским мастером. Отец Левицкого, малоросс-священник из дворян, не был чужд живописи и даже состоял «ревизором иконописи». Художественные его способности, как это часто бывает в семьях артистов, перешли к сыну Дмитрию Григорьевичу (1735–1822). В годы ученья – в духовной семинарии и Киевской академии – Левицкий много рисовал, помогая отцу составлять рисунки для книг священного содержания, печатавшихся в Киево-Печерской типографии.