История русского искусства

Боровиковский пережил все эти настроения, но его кисть стала заметно уставать, гроза великой французской революции и наполеоновщина обратили его мысли к религии. Поток мистицизма увлекал художника от живой природы и. наконец, завел его в дебри Татариновской секты. В великом портретисте проснулся иконописец времен его юности. Отслужив молебен, благочестиво внимая чтению евангелия, молитвенно принимался художник за религиозные композиции и создал их не мало, но эти слащавые и изнеженные картины были бесконечно ниже его портретов. Высшей красоты, о которой мечтал Боровиковский, он так и не нашел, но зато обрел чисто-земное утешение в вине, окончательно загубившем его и без того уже ослабевшую кисть.

По стопам Левицкого и Боровиковского. плененные их славою, пошли друие, уже менее талантливые портретисты. Из них известен был Степан Семенович Щукин (1758–1828), ученик Левицкого и его заместитель по классу портрета в Академии. Но у Щукина не было уже ни психологической тонкости наблюдения Левицкого, ни уменья уловить дух эпохи, как у Боровиковского.

Интереснее крепостной князя Потемкина Михаил Шибанов – мастер очень малоизвестный, почти загадочный. Его портрет фаворита Екатерины II – графа Дмитриева-Мамонова (музей императора Александра III) запечатлен крупным мастерством. Изнеженный, образованный до степени ученого, артист в душе – граф очаровывает и на шибановском портрете, как очаровывал в самой жизни.

В течение ста лет, начав с робких попыток запечатлеть внешнюю оболочку человеческого лица, русские художники стали в уровень с европейскими портретистами. Гениального по мастерству Левицкого сменил не менее искусный, но уже вполне национальный, русский мастер – Боровиковский. И тем крупнее и ярче блеск этих имен в истории русского искусства потому, что они жили в эпоху презрительного отношения к искусству живописи, в среде, скорее враждебно, чем покровительственно к ним относившейся.

Мастерство русских художников в области портрета, поставившее этих вчерашних иконописцев наряду с лучшими мастерами Запада XVIII века, казалось бы, ясно указывало направление, по которому следовало направить русское художественное образование. Но Академия была глуха ко всему, что не носило печати аллегорической выспренности. Она не понимала и не могла понять, что портретная живопись служила как бы подготовительною ступенью к реализму в искусстве, что несомненные способности русских художников XVIII века в портретной живописи служили как бы предзнаменованием их реалистического призвания. Правда, в Академии был учрежден особый класс так называемых «домашних упражнений» или бытовой живописи, но в этом классе не задавались особым изучением быта. Питомцы этого класса уже заслуживали поощрения, если умели изобразить, подражая старым голландцам, «мещанина, который, чувствуя небольшой припадок, готовится принять лекарство». Даже живописцы, изображавшие народные сцены, как Иван Михайлович Танков (1739–1799), не обнаруживали почти никакой наблюдательности, и их «сельские праздники» не более как робкия попытки переодеть в русские костюмы героев теньеровских пирушек и кермесс (маслениц).

Настоящие, систематические попытки русского жанра начались гораздо позднее, после Двенадцатого года, когда на исторической сцене появился настоящий народ, когда из холопьего царства выдвинулись старостихи Василисы. Но и в то время это новое движение в области искусства так же шло и развивалось помимо Академии, как вне ее стен расцвели и Левицкий с Боровиковским.

Академическое искусство

Хотя на фронтоне академического здания красовался пышный девиз: «Свободным художествам», академический строй был основан на отрицании всякой свободы творчества. Русская натура, и без того уже склонная к излишнему формализму, здесь, в этой совершенно новой для нее области, постаралась особенно развить всякую регламентацию. Академия вербовала питомцев в свое училище из наименее культурных слоев общества, «ради единого куска хлеба», да еще в таком возрасте, когда трудно подметить художественные способности. Позднее, во время самого ученья, профессора насиловали способности учеников и сажали в живописные классы юношей с явными склонностями к скульптуре… Скопище малокультурной молодежи, подчас из низших классов, глубоко презиралось самими учителями-иностранцами, не говоря уже об обществе.

Правда, от Академии требовали не столько настоящих художников-творцов, сколько искусных ремесленников – людей, способных украшать дома хотя бы плохою живописью, строить здания (хотя бы и плохие), лепить статуи и орнаменты, гравировать портреты, планы, карты. В качестве умели разбираться еще очень немногие, но количество технически умелых работников требовалось большое. И Академия старалась, насколько хватало ее сил, расплодить таких «художников».