История заблудших. Биографии Перси Биши и Мери Шелли

Монарх богов, и демонов, и духов,
Заполнивших кружащиеся сферы,
Лишь ты да я из всех земных существ
Их видим сна лишенными глазами.
Гляжу на Землю, созданную сонмом
Твоих рабов, которым за труды,
Коленопреклонения, молитвы,
И гекатомбы рухнувших сердец
Ты отплатил бесплодием надежды,
Самоуничижением и страхом.
А я, твой враг, я, ослепленный гневом,
Возвел тебя на трон себе на горе.
Взамен я получил твое презренье
И тщетную надежду отомстить.
За часом час лишенный крова сон
На протяженье тридцати столетий.
Мгновения разъяты острой болью,
Пока они не превратятся в вечность
Презренья, одиночества и мук –
Вот какова империя моя.
И все же мне она милее той,
Которую оглядываешь ты,
Сидящий на своем бесславном троне.
О всемогущий, если б я хотел
С тобой навеки разделить позор
Преступной власти, разве пригвожденный
Висел бы здесь я – на стене скалы,
Едва доступной для орлиных крыльев,
Подставленной ветрам, огромной, мертвой –
Ни травки, ни былинки, ни жучка –
Ни тени жизни, ни живого звука.
Боль вечная моя, навеки боль.
…

И вдруг наступает как бы перелом: ненависть, скопившаяся в сердце Прометея, была подобна болезни, но кризис миновал, и болезнь пошла на убыль. Изменяющееся освещение символизирует изменения, происшедшие во внутреннем мире героя: «Медленно рассветает. И над долиной Индии, где томится в ожидании Прометея Азия, готовится взойти солнце».

Меня несчастье сделало мудрее –
Я перестал, как прежде, ненавидеть
И взял обратно то свое проклятье,
Что выдохнул однажды на тебя.
Вы, горы, эхом тысячеголосым,
Прорвавшимся сквозь водяную пыль
Всех водопадов, раскололи гром
Тех, мной произнесенных заклинаний.
И если впредь мной сказанное слово
Не обессилет, хоть я изменился
Настолько, что во мне погибло зло,
Хоть я хочу из памяти стереть
Все то, что было ненавистью, пусть
Сейчас мои слова зажгутся ею.
Вы слышите, о чем я говорю?
Так вот в чем суть проклятья моего.[39]

В трагедийной поэме сюжет имел первостепенное значение как условие действия героических характеров; в поэме же лирико-симфонической, как «Освобожденный Прометей», сюжет – лишь исходная точка развития поэтической темы, не более чем стимул, дающий поэтическому повествованию возможность выйти за пределы эпохи к созданию широких картин – видений. Таким сюжетным зерном является столкновение Прометея с Юпитером, из которого разрастается поэтический многоголосый мир.

Шелли, как и вообще свойственно человеку Нового времени, принимает эсхиловскую трактовку образа Прометея, а не ту, которая дана в изначальном теогоническом мифе. Там Прометей – один из неразумных титанов, носитель стихий хаотического начала, противопоставленного вносимому Зевсом порядку. Неподчинение его Зевсу – проявление не то мелкой мстительности, не то необузданной ненависти к порядку в любом виде. Можно думать, что в своей трактовке образа Прометея, оказавшейся очень плодотворной, Эсхил опирался не на какой-то параллельный миф, а на собственное или современное ему переосмысление мифа: его Прометей – тираноборец, республиканец, стоик – очень близок нравственно-социальному нормативу афинской республики.