История заблудших. Биографии Перси Биши и Мери Шелли

Действительно, с Неаполем связано еще одно таинственное и горестное событие его жизни: рождение и смерть приемной дочери Перси – Елены Аделаиды Шелли. Ребенок родился 27 декабря 1818 года и был крещен 27 февраля. Обычно при крещении должны были присутствовать оба родителя. Но служители церкви Святого Джузеппе пошли на уступку: в отсутствие и, по-видимому, без согласия Мери Шелли записал ее приемной матерью. При этом присутствовали два свидетеля – соседи Шелли: пожилой продавец из молочной лавки и молодой парикмахер. Некоторые из биографов Шелли убеждены, что Мери вообще не знала о существовании Елены Аделаиды. Во всяком случае, в день рождения девочки в дневнике Мери находим такую запись: «Закончила вторую книгу “Георгик”. Клер нездорова. Шелли читает Винкельмон “Прогулки в садах”». В день крестин Елены Мери записала в дневнике всего два слова: «Пакую вещи». Все трое решили провести весну в Риме. Шелли взял девочку из госпиталя для подкидышей, где она провела первые два месяца жизни, удочерил и на время своего путешествия поместил в хорошую семью.

Наиболее вероятна такая версия появления Елены Аделаиды: еще в детстве Шелли прочитал повесть Роберта Пелтока «Петр Уилкинс» и буквально обыскал все окрестности Филд-плейса в поисках брошенной на произвол судьбы цыганочки, надеясь воспитать ее в том же духе, в каком воспитывал своих крылатых отпрысков полюбившийся ему герой книжки; и в Марло Перси взял на себя заботы о дочери постоянно бедствующих соседей. Очевидно, после смерти Клары Эвелины идея удочерить ребенка охватила Шелли с новой силой.

Романтики впервые поняли детство как своеобразный и очень важный – не подготовленный – этап в жизни человека. В случае с Шелли этот «культ ребенка пал на благодатную почву.

Так каково же все-таки происхождение Елены Аделаиды? Привезенная из Англии няня Элиза Фогги как раз в то время ожидала внебрачного ребенка от их итальянского слуги Паоло. Не исключено, что Шелли решил приобрести желанного младенца и одновременно освободить своих слуг от лишних хлопот. Во всяком случае, Элиза и Паоло, избавленные от младенца, в январе 1819 года обвенчались и ушли от Шелли. А может быть, этот ребенок был в какой-то мере навязан Шелли «хитрыми и развратными слугами» (так впоследствии характеризовала их Мери), а Перси с тех пор не называл Паоло иначе, чем «отъявленный негодяй»; по многим свидетельствам, слуга, используя тяжелую семейную ситуацию, шантажировал Шелли и вымогал у него деньги.

Уезжая из Неаполя, Шелли надеялся вернуться за девочкой, как только обоснуется на новом месте. Однако немилосердная судьба надолго задержала его возвращение. Когда же наконец все было подготовлено и Шелли собирался отправиться за Еленой Аделаидой, пришло известие, что 9 июня 1820 года девочка умерла. В письме к Гисборнам Шелли в отчаянии восклицает: «Похоже, что атмосфера разрушения, которая окружает меня, обволакивает и заражает всё, что связано со мной».

Но вернемся в Неаполь 1818–1819 годов, в ту теплую зиму, которая ничуть не уступала английскому лету. Кажется, не было той силы, которая могла бы удержать английских паломников на месте, как будто их энтузиазм в осмотре достопримечательностей юга Италии был прямо пропорционален душевной смуте и семейному разладу. При этом письма Пикоку отправлялись с прежней пунктуальностью, так что ни одно впечатление, ни один восторг, ни одно раздумье не оставались втуне.

После посещения руин Помпеи Шелли посылает Пикоку пять густо испещренных ровным убористым почерком страниц с детальным описанием великолепных храмов, улиц, скромных, но аристократически спланированных жилищ с их центральными открытыми двориками, распахнутого звездам и солнцу амфитеатра… «Ведь Помпея – лишь маленький греческий город с населением 20 000 человек. Каковы же были Афины!» – восклицает он.

«Теперь я понимаю, почему греки стали великими поэтами; и более того, я могу, как мне кажется, объяснить гармонию, единство, совершенную цельность всех их творений. Они жили в вечном взаимодействии с природой и были вскормлены разнообразием ее форм».

Обилие увиденного – это не аморфный «материал», а та романтически понятая «живая жизнь», которая мыслится не как этически индифферентная, а как способная творить добро.

5