История заблудших. Биографии Перси Биши и Мери Шелли

«Освобожденный Прометей» справедливо считается вершиной творчества Шелли. Недаром именно Шелли, пишущего своего «Прометея», запечатлел художник Джозеф Северн. Портрет хранится в мемориальном Доме Китса-Шелли в Риме. Среди руин, между растущих прямо из скал деревьев, сидит юноша, почти подросток: одной рукой он подпирает голову, вторая – свободно и даже безвольно опущена. На согнутом колене – открытая тетрадь – еще чистые страницы. Темная одежда. Белый распахнутый ворот и белые манжеты. Большеглазое, задумчивое, почти девичье лицо, обрамленное кудрями. В глубине картины – светлая лазурь итальянского неба.

7

«Яркое голубое небо Рима, – говорит Шелли в предисловии к “Освобожденному Прометею”, – и сила весны, энергично пробуждающейся в этом божественном климате, и новая жизнь, которая доводит душевное состояние до опьянения, – вот чем вдохновлена эта драма».

Азия, обращаясь к Весне, наконец осветившей и согревшей мрачную долину ее изгнания, как бы навеки закрепляет то мгновенное воодушевление, которое охватило Шелли на благоухающих цветением руинах Древнего мира:

Тебя рождает ветреное небо,
А нянчат грозы, о, Весна, Весна!
И ты приходишь к нам подобно духу
Иль мысли, пробуждающей слезу

В сухих углах окостеневших глаз,

И тихий трепет в одиноком сердце,
Еще не научившемся забвенью.
Как будто вспомнился счастливый сон…[49]

Действительно, в этих двух актах «Прометея» господствует весна. Эта пробудившаяся вечная сила природы всевластна так же, как порыв любви, мудрости и справедливости, – однажды зародившись в человеческом сознании, она преодолевает целый мир зла. Та же идея легла в основу «Оды западному ветру», которая будет опубликована в одной книге с «Освобожденным Прометеем». Правда, осенний ветер запада символизирует разрушение всех старых устоев, но в то же время он сеет семена нового, которые пустит в рост не кто иной, как Весна.

Весенний свет – вот душа начальных сцен второго акта: им озаряются горы, пылают облака, он отражен в неподвижных водах озера. Пантея, летящая к Азии – полет ее быстр, как «мысль любви», – несет в «сокровенных глубинах» своих голубых глаз свет души Прометея. Так что, заглянув в глаза сестры, Азия читает в них весть о радостном преображении супруга, читает ее раньше, чем Пантея успевает рассказать о своих видениях.

В разговор сестер неожиданно вплетается хор многоголосого Эха. Послушно следуя за ним, нимфы прошли сквозь могучий лес и приблизились к «роковой горе», внутри которой, в пещере Вечного Закона по имени Демогоргон, Азия наконец должна постигнуть «великую истину», которую она давно ищет, ибо только эта истина и может освободить мир.

Наиболее трудным для понимания является образ Демогоргона.

В отличие от других мифологических образов поэмы Демогоргон – порождение ересей раннего Средневековья. В «Генеалогии богов» Боккаччо он характеризуется как «первооснова всего… темный символ Бесконечности, владыка судьбы». Мильтон называл его «Гением Земли». Вполне «демогоргонической» категорией оказывается сформулированный Спинозой принцип необходимости.

Мери Шелли полагала, что в нем воплощена «первобытная сила». Другие толковали его как «необходимость», «разум», «вечность» или «вечный закон». Очевидно, все эти трактовки в равной мере приложимы к образу Демогоргона. Кроме того, Шелли безусловно хотел, чтобы этот образ служил фоном непроницаемой тайны существования, тайны, которая одновременно является источником нашего познания и отрицанием его возможностей.

Итак, «Живой дух», «Мощная тьма», лишенная формы и очертаний, восседала на троне, под которым «свернулась, подобно змее, Судьба». Пристально вчитываясь в эту сцену, мы вдруг понимаем, что сквозь бутафорские атрибуты смотрим в свой собственный разум и у самих себя ищем ответа на вечные и неразрешимые вопросы бытия. Слова Азии подтверждают эту догадку. Обращаясь к Демогоргону, она говорит: «Ты ответь мне, как ответила бы мне моя собственная душа».

Азия, как и любой из нас, хочет знать, какова первопричина добра и зла в их изначальной сути, вне существования в человеческом сознании.

Но Демогоргон произносит свою знаменитую фразу:

«Глубокая истина безлика», то есть первопричины бытия необъяснимы на языке смертных.

Однако философская основа поэмы неколебима и заключается в абсолютной вере автора в поток благостных перемен, которые неизбежны, как неизбежна весна, когда в природе все готово к ее наступлению.

А свидание Демогоргона и Азии указывает, что Необходимость – слепую и безучастную силу – можно пробудить к творению добра только через Любовь (Азия, дочь Океана, вышла из морской пены подобно богине любви Афродите. У Шелли ассоциация этих двух мифологических образов очевидна).

8