История заблудших. Биографии Перси Биши и Мери Шелли

Третий акт начинается с прибытия на Олимп Демогоргона. Юпитер, восседающий на троне в окружении приближенных богов и богинь, среди которых особенно выделена Тетис, подобострастно приветствует его. «Как зовут тебя, ужасный призрак?» – спрашивает Вседержитель. Демогоргон отвечает: «Я – Вечность…

Другие имена еще страшней,
Оставь свой трон, иди за мною в бездну.
Ты Сын Сатурна и ты мой Отец,
Но я сильней тебя, и мы должны
Отныне жить во тьме. Не нужно грома!
Для тирании неба нет возврата,
И нет уже преемника тебе».

Теперь, в час своего низвержения, Юпитер окончательно осознает, что истинный властелин мира – Прометей.

Геркулес, известив мир о том, что «сила содействует мудрости, смелости и любви», освобождает Прометея от его цепей. Раскованный титан, обращаясь к своей верной Азии, рисует ей упоительную картину мирной жизни, которую они теперь будут вести в той самой уединенной пещере, в которой Земля до сих пор оплакивала страдание своего сына и торжество Юпитера. Эхо человеческого мира будет доносить до их умиротворенного слуха, как перед истинным осознанием красоты «низвергается зло».

Это и могло бы стать естественным и вдохновенным завершением великой поэмы, однако поэтическая инерция была еще слишком велика. Мысли и образы, скопившиеся в сознании Шелли, как электрические заряды в летнем небе, еще не были исчерпаны. Неминуемо продолжалась внутренняя работа, ткалась тончайшая поэтическая ткань: Шелли казалось, что только теперь он нашел способ отобразить, как дух Любви и Свободы объединяет в себе два начала – одушевленное и неодушевленное, составляющие Вселенную. Шелли надеялся создать еще более выразительный антипод тому царству зла, которое показано в первом акте. Он чувствовал, что на кончике его пера скопилась такая мощь, такая выразительная сила, которая была до сих пор недоступна ему.

Несколько месяцев спустя, поздней осенью и в начале зимы 1819 года, уже перебравшись во Флоренцию, Шелли все-таки написал четвертый, завершают акт «Освобожденного Прометея», где еще раз повторил свою концепцию освобождения человеческого духа и свои воззрения на то, каким образом эта свобода должна сохраняться. Шелли говорит устами Демогоргона, который, снова появившись на сцене, созывает всех, всех, всех – Землю, Луну, живые и мертвые существа, обитающие за пределами солнечной системы, стихийных гениев человеческого разума, духов всех живых существ:

Раскрылся день зияющей бездной,
И в бездну канул произвол Небесный
По мании рожденного Землей:
И над бесславной гибелью Насилья
Сама Любовь свои раскрыла крылья,
Сойдя с высот агонии крутой,
Обрывистой до головокруженья,
Иль став с престола мудрого терпенья.
И если Вечность, на беду свою,
Освободит когда-нибудь змею
И та замрет, обвив ее собою,
То человек заткнет Хаосу пасть
И восстановит прерванную власть
Над подлинной и понятой судьбою
Благодаря тому, что в мире есть
Терпенье, Мудрость, Мужество и Честь,

Которые позволят превозмочь

Несправедливость, черную, как ночь,
И в горе, кажущемся безысходным,
Не верить в смерть Надежды, и не льстить,
И не жалеть о сделанном, но быть
Прекрасным, добрым, сильным и свободным,
Подобно Прометею: таково
Бессмертие величия его,
И только в этом Жизнь, и Власть, и Торжество![50]

Социальная утопия четвертого акта раскрывается как возникающее и развивающееся новое общество. «Раньше утопии представляли идеальное государство, завершенное во всех подробностях и потому навеки закостеневшее. Теперь же (то есть с возникновением антибуржуазных утопий) прогресс не только представлял путь к Утопии, но составлял ее неотъемлемую часть. Отныне у утопического государства есть не только география, у него появляются история и климат. Неудивительно поэтому, что два великих писателя-утописта того времени являются одновременно и двумя величайшими поэтами – это Блейк и Шелли»[51].

Русские исследователи считают, что один из самых замечательных образов романтической символики – Демогоргон – становится в поэме олицетворением неумолимо поступательного движения истории.