История заблудших. Биографии Перси Биши и Мери Шелли

Мы уже слышали подобные утверждения, когда проживали с мистером Шелли под одной крышей (в Марло в 1817 году) в течение почти трех месяцев; и как он жил все это время – в значительной мере как сам Платон, – так как все его теории берут начало у Платона. Что касается его повседневной жизни: он рано вставал; завтракал очень умеренно; все утро писал “Восстание Ислама”, сидя в лодке или где-нибудь в лесу, куда он отправлялся обычно с книгой в руках – чаще всего это была Библия, иногда кто-нибудь из греков; возвращался домой к обеду (овощному, он не употреблял ни мяса, ни вина); посещал (если была необходимость) больных и сирот, которым другие давали советы из Библии, но не оказывали помощи; снова писал или занимался, или весь вечер читал вслух жене и друзьям; ужинал коркой хлеба или стаканом сыворотки и рано ложился спать. Вот буквально та жизнь, которую он вел и которую, мы полагаем, он продолжает вести в Италии; мы никогда не видели, чтобы он, несмотря на злобные и нелепые преувеличения в его адрес, отклонился от своих теорий хотя бы в каком-то единичном действии».

В той же оскорбительной статье «Куотерли ревью» Шелли прочел и позабавившие его строки.

«Они говорят, что моя колесница сломалась! – восклицает он в письме к Оллиеру.

– Избави Бог. Моя колесница – можете передать им – была сделана одним из лучших мастеров с Бонд-стрит и, пройдя несколько тысяч миль, пребывает в полной сохранности.

Вот смеху будет, если я сделаю такое объявление в газете».

«Потешные рассуждения “Куотерли” и великодушное заступничество Хента дошли до меня аккуратно, как обычно доходит подобный яд, и аккуратнее, чем обычно доходит противоядие», – сообщает Шелли Оллиеру. Он отнюдь не оставался равнодушным к прессе, как утверждают некоторые исследователи. Сдержанный тон, которым Шелли говорит о возмутившем и оскорбившем его выпаде, объясняется тем, что Шелли давно ожидал сокрушительного удара и внутренне подготовился к нему. А удар был действительно сокрушительным. Подобный приговор означал едва ли не полное отлучение от литературы, так же как исключение из Оксфорда навсегда отлучало от научной и государственной карьеры. Вслед за законодательным «Куотерли» поэму осудили на тех же основаниях и другие журналы, среди них даже старейший орган вигов «Мансли ревью». Мало кто отважился выступить с противоположным мнением. Защита Хента была героическим поступком друга. Но совершенной неожиданностью явилась доброжелательная статья в одном из влиятельнейших ежемесячных журналов, не менее консервативном, чем «Куотерли», – «Блэквудс Эдинбург мэгэзин», написанная их постоянным рецензентом, известным критиком и литератором Джоном Гисборном Локхартом. Правда, начиналась она с фразы, ставшей уже привычной оценкой личности Шелли: «Как философ автор поэмы слаб и никчемен». Но Локхарт тут же выравнивал свой тенденциозный крен и продолжал: «Однако наша задача говорить о нем как о поэте, а в этом качестве мистер Шелли оригинален, нервен, полон сил; он имеет достаточное право получить место рядом с великими мастерами, чьи творения осеняют наш век истинной славой». В заключение рецензент по мере своих сил и убеждений старается помочь автору: «Мистер Шелли – каковы бы ни были его заблуждения – ученый, джентльмен и поэт, поэтому он должен от всей души презирать те хвалебные речи, которые он до сих пор привык слышать только со страниц “Экзаминера” или из сонетов Джона Китса. В его силах выбирать себе лучших спутников, и если он сделает это, то добьется более высоких похвал».

15 декабря Шелли сообщил Чарльзу Оллиеру, что статью Локхарта прочел «с радостью, которую испытывает каждый, когда его хвалят или защищают». В том же «Блэквудс Эдинбург мэгэзин», в июньском номере, Шелли прочитал в целом хвалебную рецензию на свою «Розалинду и Елену». Неизвестный рецензент высоко оценил поэтические красоты поэмы, но в то же время выражал обеспокоенность «чудовищной порочностью» автора. Он повторял мысль, уже не раз высказывавшуюся в адрес Шелли. На сей раз она была сформулирована так: «Его слава превратится когда-нибудь в великолепное растение, если он не повредит разрастающуюся листву самоубийственным холодом аморальности».