История заблудших. Биографии Перси Биши и Мери Шелли

– И все-таки драма Байрону не удается… Все, что в прозе может быть выражено так хорошо, как в стихах, и должно быть выражено в прозе. В этом случае высокая поэзия отступает, ей здесь нет места. Прозаические истории Вальтера Скотта – превосходны. А значительная часть поэзии Попа, Драйдена и многих других естественнее существовала бы в прозе, – продолжал Шелли.

В эти месяцы Медвин почти неотступно следовал за Байроном и записывал все его разговоры. Трелони счел своим долгом предупредить поэта.

– Он не посмеет опубликовать своих записей, – ответил Байрон.

– Если переживет вас – посмеет, – возразил Трелони.

– Обо мне ходит столько лживых сплетен, что Медвину не поверят.

– Как говорят, «может быть, да, а может быть, и нет».

– Впрочем, когда я умру, мне на все будет наплевать, а пока я жив – я сумею защитить себя своим пером и своим пистолетом, – заключил Байрон беседу, спешившись возле своего палаццо. – Если хотите пообедать со мной – бисквитом и содовой – прошу, – обернулся он к Трелони.

– Благодарю, я уже зван к Шелли, его обед еще более роскошен – хлеб и простая вода; но я не воздушное растение и поем в ближайшем трактире.

Байрона серьезно удручало то обстоятельство, что ни одна из последних его драм – ни «Фоскари», ни «Небо и земля», ни «Вернер» – не понравились его «главному покровителю» Гиффорду, который неоднократно превозносил Байрона на страницах своего журнала.

20

Однажды теплым осенним днем Трелони плавал в Арно, в одной из глубоких заводей. Шелли с завистью глядел на него с берега, особенно когда Трелони начал выполнять сложные упражнения водной гимнастики, которой он обучился у туземцев во время одного из своих путешествий вдоль южных морей.

– Почему я не умею плавать, ведь это, говорят, так легко? – спросил поэт у вылезшего наконец из воды Трелони.

– Главное решиться, если вы решитесь – непременно сможете, спрыгните с берега, повернитесь на спину – и поплывете.

Ответ звучал так убедительно, что Шелли тут же разделся и нырнул. Через мгновение склонившийся над водой учитель увидел распростертое на дне тело – причем Шелли не предпринимал ни малейших усилий, чтобы спастись. Трелони тут же бросился на помощь. С трудом отдышавшись, Шелли с грустью произнес:

– Я всегда иду прямо на дно, а истина покоится именно там. Прошла б еще минута, и я достиг бы истины, мне кажется, это очень легко – освободиться от своего тела. Никто так и не может постичь, что такое жизнь, смерть, что такое мы сами, что над нами и что под нами, вычислить скорость времени… – Шелли все больше воодушевлялся: – И все-таки наука трудится, не покладая рук, астрономия устремлена ввысь, геология – в недра, химия пытается постигнуть истину. Правда, пока истина и ученые как бы играют друг с другом в жмурки. Великие открытия в этих областях принадлежат будущим векам или, по крайней мере, будущему веку.

– Вы верите в бессмертие души? – вдруг спросил Трелони.

– Конечно нет. Как можно верить в то, о чем мы ничего не знаем. У нас нет никаких доказательств.

– Значит, вы атеист?

– Нет, атеизм – просто дьявол, намалеванный для устрашения дураков. Или, вернее сказать, магическое слово, прекращающее дальнейшие дискуссии. А я использую его, чтобы выразить свое отвращение к каким бы то ни было предрассудкам.

Вернувшись к действительности, Трелони подумал вслух:

– Как бы я предстал пред миссис Шелли с пустой клеткой – с телом ее мужа, из которого выпорхнула душа?

– О, это великий соблазн – выпорхнуть из своего тела, – мечтательно протянул Шелли. – Если верить россказням святош, я сейчас уже мог бы взирать на вас с другой планеты. Но Мери обо всем этом – ни полслова!

Инстинкт самосохранения главенствует в природе человека, для Шелли он был – последним.

21

Зима в этой части Италии начиналась внезапно – резкими северными ветрами – и продолжалась очень недолго. Еще 21 декабря Мери писала Марии Гисборн: «Мы до сих пор обедаем с раскрытыми окнами и не зажигая света». А накануне рождества Уильямс и Шелли, отправившись в свою обычную прогулку по Арно, попали в такой шторм, что едва дотянули до берега.

Рождественский вечер все члены кружка провели у Байрона, а женщины, как и в обычные вечера, были предоставлены самим себе.

Жизнь шла своим чередом. Шелли снова взялся за «Карла Первого» – «чертовски крепкий орешек» – как называл он эту пьесу, окончить которую ему было не суждено.

С первых месяцев приезда в Пизу Уильямсов Шелли всей душой принял Эдварда, его мужественный и добрый ум и хороший вкус сразу же были отмечены Шелли, а Джейн, со всеми ее хозяйственными заботами, была ему просто неинтересна, она была недостаточно образована, чтобы вести с ней литературные или философские беседы – а о чем еще мог говорить Шелли. Короче говоря, с Джейн он просто мирился, не более того.