История заблудших. Биографии Перси Биши и Мери Шелли

Но чем дольше продолжалось ежедневное общение двух семейств, тем сильнее менялось отношение поэта к Джейн. Ее легкий нрав, живость, веселость – все то, чего так не хватало умной, острой, блестящей Мери, – с каждым месяцем становились ему нужней и дороже; очарование увеличивала яркая музыкальная одаренность Джейн, хорошо певшей и прекрасно владевшей гитарой. Шелли мечтал подарить Джейн арфу и просил об этой покупке Хорейса Смита, но пришлось довольствоваться присланной Смитом в конце января 1822 года гитарой. По этому поводу были написаны стихи «С гитарой, к Джейн». Это было не первое посвященное ей стихотворение. Ему предшествовали «Джейн: приглашение» и «Джейн: воспоминание», которые свидетельствуют, что теперь для него духовным сиянием была озарена не Мери, не Эмилия Вивиани, а такая, казалось, земная и понятная Джейн с ее всегда сияющими темными глазами и смуглым румянцем. Оба стихотворения повествуют о радостной прогулке по лесу в сопровождении Джейн и Мери. Но Мери при этом – всего лишь «завистливый ветер», стирающий из памяти «дорогой образ» – видимо, образ Джейн – и заставляющий поэта постоянно сожалеть об отсутствии душевного покоя. Есть в этих стихах и строки прямого обращения к Джейн как к «лучшей и самой веселой» и «всегда прекрасной и доброй».

Возможно, во время этой, столь памятной для него прогулки Шелли набрел на укромный и пришедшийся ему по душе уголок, куда он впоследствии скрывался и где его почти невозможно было отыскать, – видимо, в основном там и были сочинены его последние стихотворения.

Мери, конечно, болезненно переживала это новое увлечение мужа, но ее отношения с Джейн всегда оставались ровными, теплыми. Эдвард как бы и не замечал того обожания, которым Шелли буквально окутывал Джейн. Как можно было со стороны объяснить такое спокойствие Эдварда? То ли абсолютным доверием к другу, то ли уверенностью, что парящий в облаках поэт не опустится на грешную землю? Уильямс был восхищен Шелли; уже весной 1821 года он писал друзьям в Лондон: «Шелли, конечно, человек удивительной гениальности, а внешне необыкновенно юный; он дружелюбен в обращении со всеми, к тому же полон жизни и веселья. Его прекрасное владение языком и легкость, с которой он говорит о предметах, обычно считающихся трудными для понимания, – поразительны; короче говоря, его обычная беседа всегда сродни поэзии».

22

Однажды, ясным осенним утром Шелли исчез в направлении облюбованного им леса, на побережье, неподалеку от Пизы. Только на следующий день не на шутку встревоженные Мери и Трелони отыскали его в зарослях – он сидел на поваленной сосне и неотрывно глядел в глубь маленького пруда; вокруг него были разбросаны исписанные листки бумаги, книги, шляпа…

Поэт был так поглощен своими мыслями, что не слышал ни слов, ни шагов. Трелони, чтобы не пугать его, сел неподалеку и начал перелистывать книги. Одна из книг – обожаемый поэтом Эсхил, вторая – томик Шекспира. Устав от ожидания, Трелони все-таки окликнул Шелли, тот повернулся, поднял на Трелони отсутствующие глаза и ответил: «Хелло, входите!»

– Это ваш кабинет? – иронически спросил Трелони.

– Да, – как ни в чем не бывало, ответил Шелли. – А эти деревья – мои книги, они никогда не лгут.

Такого рода игра – вспомним ранние мистификации – была одним из проявлений романтического духа.

Рассеянность Шелли, которая была притчей во языцех, на самом деле являлась лишь оборотной стороной его крайнего сосредоточения, умения полностью отключиться от окружающего. Чтобы полней представить это удивительное свойство, приведем еще один пример. Как-то, отправляясь в Ливорно – часы только что пробили 10, – Трелони зашел в кабинет к Шелли. Поэт стоял перед старинным камином, над которым – на широкой мраморной каменной сетке – лежал открытый немецкий фолиант. В руках у Шелли был словарь, он пытался расшифровать какой-то сложный отрывок из немецкого текста. Трелони вышел, чтобы не мешать работе, и отправился в путь. Провел он в Ливорно целый день, вернувшись, пообедал с Мери и Уильямсом, уже смеркалось, и он поднялся к Шелли. Поэт стоял точно в той же позе – все тот же открытый перед ним фолиант и словарь в руке. Только лицо его побледнело и осунулось.

– Удалось вам прояснить смысл того отрывка, над которым вы бьетесь?

– Нет, – глубоко вздохнул Шелли и захлопнул книгу. – Я зря потерял день.

– Приободритесь, мой мальчик, и спускайтесь к нам обедать.

– Спасибо, я уже, кажется, обедал, – пробормотал он, взъерошивая своими длинными пальцами, как всегда, буйно спутанные волосы.

– А это что, – указал Трелони на тарелку с мясом и хлебом, стоящую на одной книжных полок.

– Это, – удивился Шелли, – мой обед. А мне казалось, что я его съел.