История заблудших. Биографии Перси Биши и Мери Шелли

– Я провел жизнь неудачника, – начал он. – Мой Пикок, оставшийся на нашей с вами родине, всегда считал, что моя поэзия соткана из дневных грез и ночных кошмаров. А Хогг вообще считает поэзию не чем иным, как абсолютным нонсенсом. Я всю жизнь писал стихи и поэмы, надеясь воздействовать своим словом на человечество, возвысить и облагородить его. Но критика говорила обо мне как о вредном мечтателе – это в лучшем случае, а в худшем – считала меня просто преступником. Может быть, мне и следовало поверить мнению друзей, не раз полагавших, что я просто ошибся в выборе профессии… Последнее время мне кажется, что мне надо стать моряком. Но Тре говорит, что это невозможно.

– Почему? – удивился Уильямс.

– Потому что я не пью, не курю и даже не ругаюсь, – смиренно закончил свой рассказ Шелли и передал слово Уильямсу.

– Мой отец рано умер. Моя мать – молодая вдова с большими деньгами – вскоре снова вышла замуж. Отчим оказался проходимцем и отнял у меня значительную часть наследства. В 11 лет меня отдали в обучение на один из кораблей Королевского военно-морского флота. Я обожал море, но ненавидел ту тиранию, которая существовала на военных судах. Едва отрастив усы, я покинул флот и пошел в драгуны, с драгунским отрядом побывал в Индии. Потом я продал патент на чин офицера, женился, и наконец течение вынесло меня сюда, на эту благодатную землю.

– Ваша очередь, Тре!

Но Трелони не был расположен к откровенности, он отделался несколькими афоризмами и шутками, сославшись на то, что сигарета его уже почти догорела, а другой нет, что пока он будет вести свой рассказ, подойдет ночной патруль, а он – в отличие от своих друзей – бездомен и может оказаться в неприятном положении.

Так закончился их последний день в Пизе.

3

Вилла Маньи находилась не более чем в ста ярдах от рыбацкой деревушки Сан-Теренцо. Романтический пустынный пейзаж сразу же очаровал мужчин – скалистое розовое предгорье уступами спускалось к заливу, бухта Сан-Теренцо была отделена от залива длинным скалистым, поросшим зеленью кустарников и деревьев мысом. Дом, всеми своими окнами и террасами открытый морским ветрам, задней стеной упирался в небольшой холм, на котором хозяин посадил молодой лесок – так что он весь топорщился едва прижившимися, жалкими прутиками будущих дубов и падуба.

Мери и Джейн, обследовав свое новое жилье – тесные грязные комнатки, закопченную кухню, тесные коридоры, рассохшиеся покорежившиеся половицы, щели в окнах и дверях, – едва сдерживали слезы и отводили глаза от ликующих мужей, чтобы не погасить их радость.

В первый же вечер новым обитателям виллы Маньи предстали во всей истовой дикости нравы и обычаи жителей соседней деревушки. Едва стемнело, они все собрались на берегу – прямо напротив виллы; женщины с оглушительными криками прыгали на линии отлива, мужчины стояли, прислонившись к скале, и поддерживали этот дикий хор резкими хриплыми голосами. Оказалось, что подобные концерты происходят ежевечерне.

Мери с первого же дня возненавидела и сам дом, и всё его окружение. Шелли приписывал эту едва сдерживаемую женой ненависть тому нервному и физическому расстройству, которое сопровождало ее новую беременность. Появление младенца ожидали к декабрю. А мудрая миссис Мейсон полагала, что источником постоянного напряжения Мери является ревность, с которой она воспринимала поклонение мужа Джейн Уильямс.

Так или иначе, но едва обретенное семьей Шелли душевное равновесие было утеряно, а в таком состоянии невозможно предугадать, какой шаг, жест, слово могут все спасти или все разрушить. Перси признавался Джону Гисборну, что единственная трещина в его счастье – «отсутствие человека, который бы понимал и принимал меня. Это проклятье Тантала, что Мери, обладающая такими прекрасными способностями и таким чистым умом, совершенно не может приложить их к семейной жизни».

Любовь и отчужденность, взаимное непонимание и забота друг о друге переплелись в отношениях этих двух незаурядных чутких людей. Например, не замечая или не желая замечать те муки ревности, которые он доставляет, Шелли всячески оберегал ее от волнений, связанных с денежными притязаниями Годвина. Летом 1822 года они опять возобновились, так как до сих пор тянувшийся судебный процесс, затеянный владельцами дома на Скиннер-стрит, пришел наконец к печальному завершению. Годвин вынужден был уплатить 900 фунтов и поменять жилье. Шелли просил в письмах Годвинов, Гисборнов и Мейсонов скрывать положение дел от Мери и обещал посильную помощь.

Начало мая было теплым, солнечным и ветреным. С нетерпением ожидаемая яхта задерживалась, и Шелли с Уильямсом продолжали плаванья на своей плоскодонке, конечно, все время держась берега. Шелли читал и мечтал, Уильямс пытался разнообразить день рыбной ловлей и охотой на птиц – ни то ни другое не приносило добычи.

12 мая, выйдя после обеда на террасу, Шелли и Уильямс одновременно увидели большую яхту, медленно входившую в бухту. «Дон Жуан» – разглядели они в подзорную трубу имя, выведенное на главном парусе.