История заблудших. Биографии Перси Биши и Мери Шелли

Однажды ночью Шелли в состоянии лунатического сна вбежал в комнату еще не совсем оправившейся от неудачных родов Мери. На шум пришел Уильямс, только совместными усилиями удалось как-то разбудить Шелли; когда взгляд поэта стал наконец осмысленным, а речь членораздельной, Шелли рассказал, что у него были два кошмарных видения: сначала к нему явились избитые, искалеченные Уильямсы и сообщили, что начался необычный шторм и море разнесло их дом в щепки. А потом он видел со стороны самого себя, душащего Мери, тогда-то он и бросился к ней в комнату. Постепенно это необъяснимое нервное напряжение охватило все взрослое население виллы Маньи. Даже спокойная, лишенная обостренного воображения Джейн уверяла, что видела, как вслед за Шелли из дома вышел его призрак. Очевидно, поэт аккумулировал какую-то особую нервную энергию и распространял ее на окружающих. Возможно, мрачная фантасмагория новой поэмы «Триумф Жизни», на которой Шелли был сосредоточен, находится в какой-то связи со всеми этими странными психическими феноменами, преследовавшими Шелли в это лето.

Почти вся первая часть поэмы посвящена описанию таинственной и горестной триумфальной процессии, олицетворяющей собою процессию нашей жизни. В процессии жизни движутся императоры, философы, религиозные вожди, среди них – Платон и отцы церкви. «Они возвышаются, как тени, между человеком и Богом, возвышаются так долго, что создаваемое ими затмение приняли за религию».

То есть жизнь так или иначе застит пеленой, туманом, набрасывает повязку на глаза живущих. Только такие, как Христос или Сократ, видели всю правду жизни.

«Пораженный в самое сердце этим печальным зрелищем», поэт вступает в разговор с одним из пленников; оказывается, что пленник этот не кто иной, как сам Руссо.

Прочь от меня ночная мгла летела,
День за спиной вставал, над головой
Был рай небес, я замер у предела –
Бездонности, воображенье мной
Вдруг овладело, нет, не сон, не дрема,
Тень от него прозрачной пеленой
Легла окрест, всё было мне знакомо,
Так ночь задергивает кисеей
Закатный холм, и лес, и крышу дома.
Я чувствую, как утренней росой
Омыт мой лоб, лежу я на поляне
Под той же ветвью, а между собой
В любовью напоенной ранней рани
Беседуют – о, музыки язык! –
Фонтаны, птицы, волны в океане.
Но призрак колесницы вдруг возник
В моем мозгу: на неподвижной буре
Величья, мчащегося напрямик,
Сидела в ней, колпак надвинув хмуро
И скорчившись, как в тени гробовой,
Изглоданная временем фигура.
Над тем, что называлось головой,
Склонился, свет скрывая от бедняжки,
Подвижный мрак завесой дымовой.
Вот Янус, управляющий упряжкой
Теней чудеснокрылых, тех, что вдруг
Исчезли – лишь веревки молний тяжких,
Повозку мчащих, видятся да звук
Их вечных крыл, так пролетают птицы,
Сокрыты высью – слышится вокруг.
А Янус, хоть и впрямь четырехлицый,
Завязаны глаза – не виден путь.
Напрасна скорость, если слеп Возница,
И урагану солнца не задуть.
Как ни стремись, коль на глазах повязка,
В таинственность небес не заглянуть.
Хоть плох возница Янус, но коляска
Торжественно неслась по крутизне.
Отпрянула толпа, мне было тяжко,
Я встал, иль только показалось мне,
Что встал, подобье бесноватой тучи –
Плясали миллионы, как во сне,
Неистовствуя у бездонной кручи.[91]

Вторая половина поэмы посвящена символическому жизнеописанию Жана Жака Руссо: философ покорился Жизни, после того как она явила ему одно из своих видений, – судя по всему, это была та интеллектуальная красота, которую Шелли неоднократно воплощал и в более реальные формы, в последний раз она возникла из-под его пера в виде Ведьмы Атласских гор в одноименной поэме 1820 года.