История заблудших. Биографии Перси Биши и Мери Шелли

Руссо увидел призрак прекрасной женщины, пронизанной светом, ее сопровождала серебряная музыка. В правой руке она держала хрустальный бокал с напитком, дающим забвенье, который женщина предлагала немногим избранным. Руссо удостоился выпить из ее бокала. Дальнейший путь мудреца лежал сквозь сумрачную чащу. Он с трудом пробирался сквозь переплетенные между собой ветви, и образ самой Красоты, воплощенный в прекрасной женщине, сопровождал его – невидимый, но явно присутствующий рядом – до тех пор, пока не был заслонен прежним видением: триумфальная колесница Жизни опять пересекла его путь и снова втянула в обезумевшую толпу хохочущих, пляшущих… Их тени заполнили воздух, заслонили небесный свет, запятнали землю. Руссо в изнеможении опустился на обочину дороги, здесь и застал его автор. Поэма заканчивается риторическим вопросом героя:

«Что же такое жизнь?»

Эта незавершенная поэма – самое загадочное из произведений Шелли и, вероятно, самое грандиозное по замыслу. Видение лирического героя Шелли очень сходно с видением первого из знаменитых «Триумфов» Петрарки – триумфального шествия беспощадной Любви в окружении ее бесчисленных жертв. Можно предполагать, что, как и у Петрарки, продолжением «Триумфа Жизни» должно было бы стать торжество чего-то более высокого над той Жизнью, которую рисует Шелли.

Даже в осуществленной части замысла многое указывает на то, что Жизнь, восседающую в своей страшной триумфальной колеснице, не следует понимать в абсолютном смысле, как жизнь вообще. Кроме того, не нужно приписывать поэту жизнененавистничество декадента или некий архиидеализм, доходящий до абсолютного отрицания ценности материального мира. Жизнь в этой поэме – очевидно, жизнь в социальном смысле, осмелимся сказать, жизнь в классовом обществе. Законы, управляющие этим обществом, объективны – не случайно Жизнь, несмотря на четыре своих лица, слепа и не выбирает пути. Под ее колеса попадают все, чью душу затронула ее скверна – себялюбие, жажда власти и богатства, похоть, гордыня и ее изнанка – рабская покорность. Из видения ада Шелли исключает лишь тех, кто умер молодым и неоскверненным, кто действительно сумел отречься от развращающих соблазнов Жизни во имя высших духовных целей. Состав огромной процессии показывает, какие высокие нравственные требования Шелли предъявляет к личности. Как вожди побежденных армий на римских триумфах, прикованными к колеснице Жизни идут не только «признанные законодатели мира» – цари, тираны, полководцы, но и его «непризнанные законодатели» – поэты, философы. Идут Вольтер, Кант и даже Платон, точнее, «то, что в нем было смертного» (видимо, Платон осужден не за духовные, а за плотские пороки, творческая же часть личности философа остается свободной). Так же частично покоренным Жизнью оказывается Жан Жак Руссо, чье состояние в момент встречи с лирическим героем поэмы психологически сходно с состоянием Руссо, отмеченным в его последней «Печали одинокого».

В фантастическом рассказе Руссо-поэт использует миф о предсуществе и переселении душ (из чего вовсе не следует, что Шелли был сторонником этой доктрины) с традиционной для повествований такого типа символикой жизни и смерти – источник, долина, пещера, сияющий свет, напиток, дающий забвение. Возродившись, Руссо неизбежно выходит на дорогу, по которой мчится колесница Жизни: ведь человек не может быть свободен от общества. На некоторое время он присоединяется к процессии, и это вполне объяснимо – тогда за колесницей тянулись не «безысходные» призраки, а «радостная толпа». Вероятно, этот образ соответствует настроениям Французской революции, когда сам Руссо уже умер, но дух его был жив как никогда.

В этом фрагменте многое неясно и не поддастся толкованию, однако в нем не только нет какого-либо отступления от идеалов нравственных, социальных, эстетических, но видно более глубокое и всестороннее осмысление и принятие их на более зрелых и серьезных основаниях.

6

Каков был бы ответ на заключительный риторический вопрос героя поэмы, мы не знаем. Возможно, концепция жизни у Шелли осталась бы прежней: жизнь – это сон, тень, «пятно на белом сиянии вечности», «цветистый покров», который называют жизнью те, которые «в заблуждении своем уверовали, что они живут», «отвратительная маска», за которой скрывается истина, пока миром правят «невежество и заблуждение», «земной сад», который кажется покинутым хозяйкой небес, где пышно цветут сорняки и увядают «нежные растения». Вступление в этот сад Шелли называл «мрачным проклятием рождения», а уход из земного сада – «срыванием покрова с действительности». И в быту Шелли неоднократно высказывался подобным образом. Трелони вспоминает, как в холодный январский день в Пизе после вечернего чтения, касавшегося чего-то отвлеченного и отнюдь не мрачного, Шелли вдруг тихо и безнадежно сказал: «Эта жизнь – постоянная мука и для нас, и вообще для всех живых существ».