История заблудших. Биографии Перси Биши и Мери Шелли

Шелли никогда не питался в определенные часы. Его жизнь поддерживал – в буквальном смысле этого слова – хлеб насущный, который неизменно оказывался в одном из его карманов. Следует подчеркнуть, что аскетизм был для Шелли естествен. Он не принуждал себя, ибо считал, что любое самоограничение является разновидностью духовного рабства. Обывателю трудно было в это поверить Например, один знакомый итальянец, доброжелатель Шелли, никак не мог осознать, что кто-то согласился вести такой пуританский образ жизни добровольно, не вынуждаемый бедностью. Когда же ему сказали, каков годовой доход Шелли, он решил, что англичанина либо обманывают, либо он настолько «витает в облаках», что просто не знает цены деньгам. Шелли до слез рассмешило его от души сделанное предложение: итальянец брался за 10 000 лир в год содержать Шелли как настоящего синьора: заполнить его дом слугами, ежедневно доставлять к столу роскошные яства, нанять экипаж и ложу в опере для миледи, сменить брюки и пиджак – из которых поэт, казалось, давно уже вырос – на одежду, сшитую по последнему слову парижской моды. Споря со своим назойливым доброжелателем, Перси приводил множество доводов в пользу простого и даже аскетического образа жизни. С позиций здравого смысла доводы его были смешны. Например, защищая вегетарианство, он утверждал: «Травоядные животные понятливы и легко идут на контакт с человеком. А дикие, кровожадные плохо поддаются дрессировке, значит…»

Трелони гордился тем, что Мери однажды сказала ему: «Вы эксцентричны почти так же, как мой Перси».

«Хотелось бы мне быть еще и таким благородным, как он», – ответил Трелони.

Вообще Мери считала, что Тре – послан ей небом. Его живость и романтические рассказы о странствиях и приключениях отвлекали ее от повседневной монотонности их быта. «Он вернул своим появлением то, что увез греческий князь, – записала она в своем дневнике, – поразительную способность возбуждать мое воображение».

Однажды, сидя в своем кабинете перед камином, Шелли вытряхивал из мешочков скуди, привезенные им из банка в Ливорно. Трелони стоял возле окна и наблюдал, как поэт смешными неловкими движениями разложил монеты на две равные доли и, подозвав Мери, о чем-то шепнул ей, явно не желая, чтобы гость расслышал его слова. Но Мери тут же выдала мужа: «Он хочет отдать одну половину денег Медвину, который собирается в Неаполь, но поехать ему туда не на что, другую – Уильямсам.

– Но ведь он ничего не оставил себе, – удивился Трелони.

– Что ж делать! Придется мне как-то выкручиваться. Шелли нельзя доверять деньги, – грустно улыбнулась Мери.

Действительно, жизненные потребности Шелли были так минимальны, видимо, не более чем потребности доброго духа воздуха Ариэля, но круг людей, которым он помогал – кому постоянно, кому разово, – включал в себя нередко и таких, о которых один философ сказал: «Этот господин может поджечь ваш дом, чтобы поджарить себе яичницу».

Может быть, эта парадоксальная непрактичность тоже объяснялась постоянной сосредоточенностью поэта на своих мыслях, его даром, абсолютно абстрагируясь от внешних обстоятельств, вынашивать в мозгу одному ему ведомые планы. Трелони уверял, что Шелли знаком с повседневной жизнью не больше, чем какая-нибудь воспитанница пансиона; поэтому во время совместных поездок или пеших прогулок в Ливорно – зимой они участились в связи с тем, что Арно то и дело бушевал и от лодочных походов пришлось полностью отказаться, – Трелони пытался преподнести витающему в собственных сновидениях барду уроки «низкой» земной жизни. При этом Трелони действовал как опытный учитель, всегда находящий какой-нибудь хитроумный способ, чтобы заинтересовать нерадивого ученика.

23

Однажды Трелони увлек поэта в шумные пестрые доки Ливорно, заверив, что за час-два они совершат кругосветное путешествие.

«Мы увидим, как многообразны формы кораблей, приплывших сюда буквально изо всех уголков земного шара, поглазеем на внутреннее убранство судов, на одежду, обычаи команды, поговорим с теми, кто нас поймет, – разве это не путешествие!»

В доках стояли английский тендер, американский клипер, греческий бомбардир, генуэзская фелюга и множество других кораблей – из Франции, Турции, Испании, России, Дании, Австрии; кажется, не видно было только китайского, персидского и арабского флага!

– Вы недавно закончили свою поэму о Греции. Не направиться ли нам прежде всего к греческому судну? А оттуда всего один шаг – и из Старого света мы попадем в Новый, – предложил Трелони.

Весь обратный путь в Пизу Шелли не выходил из состояния радостного возбуждения, он говорил исключительно о кораблях, моряках, морских путешествиях и при этом искренне сожалел, что потратил жизнь на зубрежку никому не нужных латыни и греческого, на чтение старых метафизиков, философов, а не на изучение таких необходимых вещей, как судовождение или матросское ремесло. Идея немедленной постройки собственного судна казалась ему теперь важнее всего на свете.