История заблудших. Биографии Перси Биши и Мери Шелли

Как известно, велика была слава «британского барда» в России, звук его «новой чудной лиры» отмечал Пушкин, им «бредил» Вяземский, о нем писали, спорили переводили, хоть его сочинения и подвергались строжайшему запрету Особой канцелярии Министерства внутренних дел, наблюдавшей за привозимыми из-за границы книгами. Известие о смерти Байрона долго волновало русское общество.

«Третьего дня был для меня день сильных потрясений, – писал Вяземский А. И. Тургеневу, – узнаю в Английском клубе: смерть Байрона – Байрона! Он предчувствовал, что прах его примет земля, возрождающаяся к свободе, и убежал от темницы европейской. Завидую певцам, которые достойно воспоют его кончину». А. А. Бестужев написал Вяземскому большое письмо (Петербург, 17 июня 1824 года): «Мы потеряли брата, князь, в Байроне, человечество – своего бойца, литература – своего Гомера мыслей». Теперь тревогам дипломатов был положен конец: мертвый Байрон уже не был страшен ни Меттерниху, ни Нессельроде.

«Одни тираны и рабы Его внезапной смерти рады», – сказал Рылеев в стихах, посвященных Байрону. Пламенные строки посвятили Байрону Кюхельбекер, Веневитинов, Козлов и другие русские поэты. В стихотворении «К морю» Пушкин написал, что Байрон «исчез, оплаканный свободой», под которой можно понимать более, чем одну лишь греческую независимость.

Весть о кончине Байрона потрясла общественное мнение всех стран Европы и вызвала новый прилив сочувствия делу угнетенной Эллады. После пяти лет ожесточенной борьбы упорство патриотов привело к объявлению Греции независимым государством.

18

13 июля 1824 года в письме к Марианне Хент Мери сообщает: «Недавно получила весточку от Клер. Бедная девочка, узнав о смерти ненавистного ей лорда Байрона, она так мечется, что, может быть, даже вернется в Англию». Клер прожила долгую, беспокойную, скитальческую жизнь. В Вене полицейские агенты Меттерниха доискались, что Чарльз Клермонт и его сестра Клер находятся в родстве с известными вольнодумцами Годвином и Шелли, и обвинили их в том, будто бы они занимались революционной деятельностью сначала в Италии, а теперь в Австрии; в результате этих домыслов венская полиция предписала им «покинуть Вену в течение пяти дней».

Растерявшаяся Клер думала было вернуться на родину, но потом у нее возникло твердое решение – уехать в Россию. Еще в Италии, в тогдашнем обширном флорентийском бомонде начала 20-х годов, Клер приобрела несколько знакомых из загадочной северной страны. Ближайшие друзья Клер, и прежде всего Мери Шелли, все время поддерживавшая с ней переписку, усматривали в отъезде в Россию нечто похожее на самоубийство или в лучшем случае – ссылку в Сибирь. Трелони тоже всеми силами пытался удержать Клер от этого шага. Но тем не менее она заключила соглашение с графиней Зотовой, дочерью князя Куракина, одного из русских министров, и отправилась вместе с нею в Петербург в качестве гувернантки двух дочерей графини.

Отношения между гувернанткой и ее русскими хозяевами складывались, конечно, очень различно, образуя всевозможные виды взаимопонимания и отчужденности, привязанности и ненависти, дружелюбия и враждебности.

Однако дневник Клер 1824–1825 годов создает впечатление, что ее жизнь была интеллектуально насыщенной: у нее оставалось много свободного времени, которое она отдавала чтению, музыке, серьезным философским беседам с постоянно толпившимися в доме гостями и ее новым другом – жившим по соседству немецким джентльменом Германом Габсом. В 1828 году Клер вернулась в Европу и какое-то время жила в Германии, несколько раз наведывалась в Англию, чтобы повидаться с Мери и Трелони, к которым в своем постоянном одиночестве испытывала чувство дружеской благодарности. После утраты навсегда любимого ею Шелли, никто, кроме Мери, так не заботился ни о ее здоровье, ни о ее материальном благополучии. В одном из своих писем Клер вспоминала: «Все в нем было не от мира сего… Великолепное презрение к страданию, смерти и равнодушие к богатству, гармония слов и поступков – все это наводило на мысль: он принадлежит к сонму бессмертных. И только чуть-чуть болезненный свет лица, хрупкость сложения и своеобразная притягательность его внешнего несовершенства убеждали в том, что он всего лишь человек».

Однако с годами Клер все более замыкалась в себе, она окончательно порвала с родиной, поселилась в Италии, приняла католичество и жила уединенно во Флоренции вместе со своей племянницей, дочерью брата, на деньги, завещанные ей Шелли, которые она, однако, получила лишь после смерти отца поэта, сэра Тимоти Шелли.

Читая изредка доходившие до нее воспоминания знакомых и незнакомых ей людей о Байроне и Шелли, старуха подолгу плакала.