История заблудших. Биографии Перси Биши и Мери Шелли

Оставаясь одна, Мери страдала от ревности. «Умоляю, скажи: Клер с тобой? Меня ничуть не удивит, если ты ей сообщил, что бываешь в Лондоне, и она приехала к тебе; она способна выкинуть такую штуку».

Подозрения Мери рассеялись лишь тогда, когда Перси привез ее обратно в Лондон. Теперь они вместе будут править гранки его публикаций в «Герольде». Первые два номера – мартовский и апрельский – напечатали без единого замечания к тексту обе части «Опровержения деизма»[27]. Кроме того, с первого же номера начали публиковать пересказ поэмы «Королева Мэб», сделанный никому не известным мистером Ф.

Мистер Ф. в своем пересказе процитировал треть поэмы, выпуская только наиболее «опасные» места, он утверждал, что «Королева Мэб» – «рай для любителей поэзии», а ее автор – «гений и первоклассный философ». Тот же мистер Ф. в июльском номере журнала, где была опубликована заключительная глава пересказа, поместил оду, посвященную автору «Королевы Мэб».

Очевидно, новый журнал финансировал сам Шелли с целью довести до умов соотечественников хоть часть написанного им за 23 года жизни.

Непрестанные разговоры о «Герольде» тоже понятны – занимаясь этим непривычным делом, Шелли был горд, как миссионер, насаждающий истинную веру.

Однако эта анонимная шеллиниана почти не привлекла внимания ни читателей, ни критики. Так что энтузиазм Шелли понемногу иссякал, а вернее всего не столько энтузиазм, сколько деньги, потому что издание, по-видимому, не окупало себя. Так или иначе, но в сентябре вышел последний номер «Герольда», и журнал прекратил свое существование.

Мери и Перси сразу же покинули Лондон и поселились в Бишопсгейте, возле Виндзора.

11

Между тем Клер тосковала в своем вынужденном сельском уединении. Общество Шелли, которое так согревало ее, так возвышало ум и сердце, казалось навсегда потерянным. Клер пыталась продолжать свои литературные опыты, не прекращала ежедневные дневниковые записи, кстати, в них упоминается ее повесть «Идиотка», над которой она работала с 1814 года и называла «самым любимым из своих замыслов». Одновременно она занималась сочинением пьесы «Гертруда». Позднее Шелли предлагал ее сочинения нескольким лондонским издателям, но они так никогда и не были опубликованы.

Клер, конечно, завидовала сестре, ей так хотелось и любить, и быть любимой, хотелось вернуться в Лондон, а может быть, снова отправиться в путешествие на континент… Иногда, в самых дерзких своих мечтах, Клер представляла себя спутницей лорда Байрона. Постепенно она так привыкла к этому своему то ли сну, то ли видению, что оно перестало казаться ей фантастическим.

Лорд Байрон виделся ей таким, каким он был изображен на литографии, помещенной в первом издании «Паломничества Чайльд-Гарольда». Книга появилась в марте 1812 года, вскоре после первой речи Байрона в Парламенте, сразу же сделавшей его скандально знаменитым. В книгу вошли две первые песни поэмы; несмотря на огромный по тем временам тираж – 14 000 экземпляров – она была моментально раскуплена. Литография представляла читателям молодого красавца с бледным, благородно удлиненным лицом, большими светлыми глазами, крупным носом, волевым раздвоенным подбородком, короткими энергичными усами над чувственно припухшим, прекрасно очерченным ртом. Темно-русая прядь кудрей, выбиваясь из-под белого тюрбана, ниспадала на плечо. Белый тюрбан, белая шитая куртка без пуговиц, кинжал в ножнах – поэт был облачен в албанский национальный костюм.

Чайльд-Гарольд приобрел европейскую известность задолго до завершения поэмы. Многих поразил облик паломника, не наделенного никакими добродетелями, абсолютно не похожего на «настоящего» героя. Образ поэта-беглеца сделался одной из ведущих тем европейского романтизма.

Тоскующий, грешный, во всем изверившийся, он отправляется в дальний путь без всякой цели, просто по зову сердца. Это произвело неотразимое впечатление. Почему? По мнению Луначарского, «всякий романтизм представлял собою продукт самоощущения лучшей части тогдашней интеллигенции – самоощущения их прежде всего как лишних людей. Некуда деться, все пути заказаны! И они уходят в философию, мечтательность, поэзию или пытаются изо всех сил трясти решетку той клетки, в которую попали». Среди удивительных величественных пейзажей и картин нравов герой поэмы беспрестанно обращается к своей тоске.

«Я плачу и страдаю оттого, что я гигант, а вы, карлики, хотите посадить меня в ваш мир. Я не могу его разрушить, он железный, но всё же я – гигант, я головой касаюсь звезд, а вы останетесь карликами. Единственное, что хоть как-то может меня утешить, – это природа или моя страсть к женщине» – примерно так прочли критики «Чайльд Гарольда» и, конечно, сразу же отождествили его с автором, недавно вернувшимся из долгих и тоже весьма неопределенных странствий, с автором, рассказы о гениальности и порочности которого, передаваясь из уст в уста, стали легендой. Байрон был кумиром романтически настроенной молодежи.