История заблудших. Биографии Перси Биши и Мери Шелли

В 1813 и 1814 годах одна за другой вышли в свет четыре поэмы Байрона: «Гяур», «Абидосская невеста», «Корсар», «Лара». Герои этих поэм иррациональны, это титаны в любви, ненависти, злобе, преданности, они бросают вызов всему миропорядку. Протест их красив, много душ он поддержал и удержал от компромисса, от перехода в мещанство. Лучшие люди того времени, окруженные ужасом тогдашней послереволюционной жизни, застыли в гордой позе неприятия мира, стремясь добиться хотя бы моральной победы. Творчество романтика можно рассматривать как один огромный автобиографический роман, в котором сюжетом служила биография. Итак, Байрон разыгрывал свою личную жизнь на глазах у всей Европы, превратив поэзию в цепь жгучих автобиографических признаний.

Критика относилась к поэмам Байрона враждебно. Основным упреком Байрону со стороны «лондонцев», казалось бы, сочувствующих его радикальным взглядам, был упрек в болезненном эгоизме, исключающем подлинное поэтическое чувство. «Эгоистический индивидуализм» Байрона не раз подвергался осуждению даже в рецензиях, которые писал Ли Хент в пору расцвета их дружбы. Лэм считал, что Байрон – в лучшем случае сатирик. Особенно резки нападки Хэзлитта, осуждавшего Байрона за то, что он «упорно замыкается в Бастилии своих страстей. Этот эгоизм подобен раковой опухоли, разъедающей самое сердце поэзии». Однако Хэзлитт признавал, что «руины, оставляемые демонической разрушительной силой поэзии Байрона, притягивают взор и даже вызывают восхищение».

Консервативная критика писала о «бездарном буйном бароне Байроне». Особенно негодовал Вордсворт: «Этот безумец, вероятно, кончит свою жизнь в сумасшедшем доме. Стихи его вызывают у меня не столько отвращение, сколько жалость».

«Пусть нападают, – иронически улыбался Байрон, – меня в свое время уже так “поперчили” с обеих сторон, что теперь меня можно пронять разве только кайенским перцем или алоэ».

Великая власть его поэзии с каждым днем множила отряды его врагов и легионы поклонников. Следует отметить, что популярность Байрона была в Англии значительно более слабой, чем на континенте. Упорная национальная вражда преследовала его всю жизнь.

Летом 1813 года знаменитая мадам де Сталь, «повивальная бабка французского романтизма», писательница и политическая деятельница, высланная из Парижа за открыто враждебное отношение к наполеоновскому деспотизму, приехала в Лондон. Она принимала в своем салоне самых видных английских либералов и литераторов: Годвина, Макинтоша, Шеридана, но чаще других получал приглашения от мадам де Сталь лорд Байрон…

При первой же встрече с юным автором «Чайльд-Гарольда» мадам де Сталь с радостью отметила его живой, независимый ум.

«Я не знаю, что такое свобода, я никогда ее не видел, мадам…»

«И вот мы снова пятимся назад, к дурацкой старой системе равновесия в Европе, уравновешиваем соломинки на носах королей…»

«Храм славы, как храм персов – это вся вселенная…» – разговор с лордом Байроном положительно доставлял удовольствие именитой француженке.

Байрон же, скептически относившийся к «умным женщинам», для де Сталь сделал исключение. «Это действительно выдающаяся женщина, она совершила в умственной области больше, чем все остальные женщины, вместе взятые, ей бы родиться мужчиной».

Клер знала наизусть поэмы Байрона и имена его возлюбленных. Много лет спустя Клер вспоминала: «Я была молода, бедна, тщеславна. А он был окружен невероятной славой, такой славой, что все, и в особенности молодежь, молились на него, как на бога; тогда и сам Шелли бредил Байроном и повторял его стихи.

Его красота была так же знаменита, как и его слава, и он был всемогущ там, куда стремилось мое честолюбие…» Лорд Байрон в то время возглавлял театральный совет Друри-Лейна, на сцену которого Клер мечтала поступить.

Пока Мери томила себя подозрениями, Клер сочиняла послание этому «гению и злодею», автору бессмертных строф, «коварному безбожнику» и блестящему смелому оратору.

12

Время, проведенное в Бишопгейте – осень и зима 1815 года и первая половина 1816 года, – может быть, самое счастливое время в жизни Мери и Перси.

Их хорошо обставленный уютный коттедж выходил окнами на пустошь, поросшую вереском. Сзади к дому подступали глухие окраины Виндзорского парка. Место было до такой степени уединенным, что его не знали даже сборщики налогов. Мери наконец очнулась от своего болезненного оцепенения. Здоровье Перси тоже окрепло, и он начал обретать душевное равновесие.