Юлий Цезарь. Полководец, император, легенда

«Не сомневайся, что я много раз был благодарен тебе и надеюсь иметь еще больше причин для благодарности в будущем. Ты этого заслуживаешь, но сначала прошу, поскольку я ожидаю скорого прибытия в Рим, о возможности встретиться с тобой там и опереться на твой совет, достоинство, благожелательность и всяческое содействие. Я закончу так же, как начал. Прошу извинить мою спешку и краткость этого письма» [17].

Цицерон ответил 19 марта и осведомился, что именно Цезарь имеет в виду под его «благожелательностью» и «содействием». Он снова выразил свою готовность потрудиться ради мира, если это не повредит «нашему общему другу Помпею», так как Республика больше всего выиграет от их примирения. 26-го числа Цезарь написал новое письмо, в котором поблагодарил Цицерона за похвалы его милосердию и отметил, что «нет ничего более противного моей природе, чем жестокость». Цезарь снова просил оратора приехать в Рим и на этот раз сказал, что хочет воспользоваться его «советами и обширными связями». Еще одним предлогом было присутствие в армии Цезаря зятя оратора Публия Корнелия Долабеллы, и Цезарь заверил, что молодой человек пользуется его личной благосклонностью. Через два дня они с Цицероном встретились в Формии. Цицерон был преисполнен решимости не оказаться орудием в чужих руках и снова отклонил настойчивые просьбы о поездке в Рим.

«Он повторял, что мой отказ равнозначен его осуждению, и если я не отправлюсь с ним, то другие с еще меньшей охотой сделают это. Наконец Цезарь сказал: «Тогда поедем и поговорим о мире». «Я буду выступать от своего лица или как твой представитель?» — спросил я. Он сказал: «Разве я могу приказывать тебе, что ты должен говорить». «В таком случае, — сказал я, — я выступлю и скажу, что сенат не может одобрить отправку твоей армии в Испанию или в Грецию. И более того, — продолжал я, — я буду оплакивать судьбу Гнея [т. е. Помпея]». «Я действительно не хочу, чтобы ты говорил это», — сказал он. «Я так и думал, и если я отправлюсь с тобой, то скажу это и многое другое, о чем не могу умолчать, либо никуда не поеду».

Цезарь убеждал Цицерона подумать как следует. Последний был убежден, что Цезарь не питает к нему большой любви, но чувствовал, что самоуважение отчасти вернулось к нему. В заключительных словах Цезаря проскользнул намек на угрозу, когда он между делом заметил, что, если Цицерон не станет его советчиком, он обратится за советом к другим людям. Командиры Цезаря, по мнению оратора, были «разношерстным сбродом», что делало угрозу еще более зловещей [18].