Иванов день

Мы дружно работали в «Звезде». Он заведовал отделом поэзии, читал много прозы, активно участвовал в работе редколлегии.

Человек мягкий, доброжелательный, терпеливый, но бескомпромиссный по отношению к графоманам, он располагал к себе и профессиональных поэтов, и совсем начинающих. Он был опытным педагогом, многим помог, хотя эта помощь порой выражалась только в советах или же в наглядной правке принесенной рукописи.

Где-то в середине шестидесятых годов Всеволод Александрович стал часто болеть, ему трудно было передвигаться, сочетать творческую работу с редакционной, и мы удовлетворили его просьбу, освободили от обязанностей члена редколлегии. Но он продолжал оставаться одним из активнейших авторов журнала. На страницах «Звезды» часто печатались его талантливые стихи, главы из книги воспоминаний.

Но долго, конечно, Всеволод Рождественский не смог жить в затворничестве, без литературной среды, без привычной ему с молодости редакционной работы. Он вошел в редколлегию «Невы», благо и редакция помещалась недалеко от его дома и в трудную минуту за ним всегда могли прислать редакционную машину, которой, к сожалению, не имела «Звезда»…

В 1975 году Всеволоду Рождественскому исполнилось 80 лет. Его юбилей широко отметила печать, вышел двухтомник избранных произведений поэта, он был награжден орденом Трудового Красного Знамени. В Доме писателя имени Маяковского состоялся большой литературный вечер. Рождественского приветствовали писатели, издатели, читатели.

На этом вечере, во время своей приветственной речи, я преподнес Всеволоду Александровичу четыре фотографии, на которых мы запечатлены на фронте, и пачку армейских газет с его стихами периода наступления на Свири летом 1944 года. Он был очень обрадован, а потом при каждой нашей встрече признавался, что и фото, и газеты — это самые дорогие подарки, которые он получал в жизни. Никаких фронтовых газет он, к сожалению, не уберег после войны. Я был рад, что мог ему сделать приятное.

Вскоре Рождественский заболел, заболела и его жена Ирина Павловна, и мы некоторое время с ним не виделись.

Но вот летом 1977 года мы с Всеволодом Александровичем около двух месяцев прожили на одной даче в Тарховке. Он находился в отпуске после болезни.

Он сильно исхудал, трудно передвигался, опираясь на палку. Чтобы не утомлять его разговорами, я обычно пробегал мимо его окна. Всеволод Александрович стал быстро поправляться. А вскоре уже выглядел совсем хорошо, был оживлен, повеселели глаза. Иногда он раза два на дню появлялся в саду, садился в коляску, специально заказанную для поездок на прогулки, и читал.

В эти часы отдыха мы с ним успевали наговориться обо всем на свете. У Всеволода Александровича были большие творческие планы, он надеялся здесь многое сделать. Я попросил его написать стихотворение об Октябрьской революции, которым «Звезда» откроет подборку стихов ленинградских поэтов в № 11 журнала. Договорился я с ним еще о том, что из написанного за лето он отберет часть для новогоднего номера «Звезды».

И однажды — Всеволод Александрович исчез: не появлялся в саду, не выезжал на прогулку. Он начал работать!..

Проходя мимо его окна, я видел поэта и утром, и вечером, низко склонившимся над столом. Я радовался, узнавая фронтового Рождественского! Работал он вдохновенно, я бы сказал — с яростью! Одно меня беспокоило: много курит. Папиросный дымок все время тонкой струйкой змеился из его форточки.

Мне приятно было соседство Всеволода Александровича. Мы подружились с его дочерью Татьяной, которая заботливо ухаживала за ним, с ее мужем Александром Владимировичем, с их сыном Николенькой. Внук был любимцем всех многочисленных обитателей дома. Часто к Рождественскому приезжали дочери Милена и Наташа. Прибывали они с семьями, и тогда шумно и весело становилось на даче всем, в том числе и нам, обитателям второго этажа…

Двадцать шестого августа у Рождественских был день рождения дочерей Татьяны и Милены, двойняшек. Об этом я узнал в восемь вечера, когда именинницы поднялись к нам наверх и пригласили в гости. Моих никого не было на даче, и пришлось идти одному…

На веранде — накрытый стол, гости, приехавшие из Ленинграда.

Садимся, шумно поздравляем «новорожденных». Я подливаю Всеволоду Александровичу «токай», себе — «саперави». Рождественский в прекрасном настроении, курит, рассказывает всякие истории, в том числе и военные. Потом эстафета переходит ко мне. Не помню уже по какому поводу, я рассказываю про Индию…

В десять вечера я поднимаюсь к себе. На веранде, внизу, еще какое-то время продолжается чаепитие.

Утром 27 августа Всеволод Александрович зовет меня к себе. Садимся рядышком за его столом, заваленным книгами, газетами, журналами. Он — в отличном настроении, убирает все со стола на кровать, а взамен раскладывает листочки, исписанные мелким, порой не очень ясным почерком.

— Вот сегодня, Георгий, вы можете отобрать стихи и для октябрьского, и для новогоднего номера «Звезды». Читать, или вы пробежите глазами?

— Прочитайте вслух.