Иванов день

Из дальнейшей беседы я узнаю, что кружевная юбилейная шкатулка, которую я не без страха держу в руках, боясь ее уронить или испачкать, предназначена для Ленинграда. Для Музея этнографии! Вот так чудеса!

— Но почему — Ленинграду? — спрашиваю я.

Оказывается, юбилейная шкатулка имеет свою историю.

Летом 1975 года Владимир Васильевич побывал в Ленинграде. Как-то он зашел в этнографический музей и там в разделе украинского искусства увидел свою работу — резную баклажку. Это было уж очень неожиданно для него — и обрадовало, и огорчило. Ведь баклажка изготовлена лет двадцать назад и не очень-то характерна сейчас для его творчества. И он пообещал музею, что пришлет для украинской экспозиции что-нибудь новое, одну из своих последних работ.

Старый мастер говорит:

— Революция произошла в Ленинграде, и этой юбилейной шкатулке место там!

Гуз знакомит меня и с другими своими работами. Сейчас он выполняет несколько заказов для Министерства культуры Украины. И они также посвящены 60-летию Октябрьской революции.

Среди них тоже есть юбилейная шкатулка. Владимир Васильевич приносит ее из столовой. Там, видимо, у него имеется специальное хранилище для особенно ценных работ. Вторая шкатулка сделана вчерне, над нею еще предстоит много потрудиться. А отличается от ленинградской прежде всего тем, что вместо одностворчатой имеет двустворчатую крышку, к тому же она закрепляется не обычной металлической, а деревянной петлей.

Хотя и эта шкатулка инкрустируется бронзой, но у нее другой орнамент, другой сюжет. И еще одна особенность: каждая створка крышки украшается бронзовой пластиной. На ней — чеканка. На одной — это рабочий с молотом, на другой — крестьянка со снопом пшеницы.

Приносит Владимир Васильевич из столовой и две декоративные тарелки.

Первая — из груши, темная. Выполнена в традиционной манере плоской резьбы, инкрустирована только бронзой. По краю тарелка выполнена одним, а не тремя или пятью орнаментальными элементами, что обычно делают резчики, к тому же имеет более глубокий рельеф. Это сделано для того, чтобы тарелка лучше смотрелась, было больше контрастов.

Часто резчики по дереву перегружают свои работы большим количеством орнаментальных элементов. А еще — инкрустированием. Инкрустируют не чем-то одним, а и металлом, и бисером, и перламутром, и разными породами дерева. Потому-то от пестроты некоторых шкатулок рябит в глазах.

Здесь же во всем чувствуется сдержанность и строгость.

Хороша также и вторая тарелка, меньшего размера, светлая, из явора. На ней тоже рельефная резьба, но и только. Сама фактура дерева в ней уже служит украшением.

— Что же все-таки является самым-самым главным в работе резчика по дереву? — спрашиваю я у Гуза, перебрав все его последние законченные и незаконченные шкатулки и тарелки.

— Не хотите ли стать резчиком? — спрашивает он смеясь.

— Поздновато, — с сожалением говорю я.

Владимир Васильевич бросает резец на верстак, откидывается назад, снимает очки и, протирая их, говорит:

— Самое-самое… это гармоничное сочетание орнамента с формой предмета. Если резчик этого не может достичь, — причины могут быть самые разные! — тогда он не сможет быть самостоятельным, его работы всегда будут кого-нибудь напоминать.

Снова он работает, а я думаю над его словами, созерцая висящую у окна, в тени, большую, сантиметров на восемьдесят в диаметре, массивную декоративную тарелку. В центре ее — Богдан Хмельницкий на коне.

Я спрашиваю про историю этой тарелки, давно ли она сделана.

— Давно, — говорит Гуз. — Это один из вариантов тарелки. Посвящена она была трехсотлетию воссоединения Украины с Россией. Много всяческих треволнений тогда было у меня…

— Трудно давалась фигура Хмельницкого на коне?

— Да нет! — Гуз машет рукой. — Некоторым не понравилась кайма на тарелке. Видите — на ней изображены архитектурные памятники той далекой эпохи? Вот и сочли их неуместными, предложили придумать что-нибудь современное… Ну и затирали, не давали ходу этой тарелке.

— И кайма, оказывается, может не понравиться! — смеюсь я.

— Может, — смеется и Гуз. — Затирал-то тарелку человек, который в прошлом сам был резчиком, — правда, плохим, неграмотным! — потом стал руководящим деятелем среди нашего брата. Да ничего у него не вышло, правда взяла верх. Оригинал этой тарелки сейчас хранится в Киеве, будете там — посмотрите в музее.

Владимир Васильевич поднимается, снова уходит в столовую и возвращается с несколькими своими старыми работами, подаренными дочери.

— Не будь у меня настойчивой дочери, и этих бы не осталось, — говорит Гуз, — Ничего ведь другого не сохранилось, все, что наработал за сорок лет, хранится в музеях или частных собраниях.

И старые работы хороши. Мастера столь высокой культуры и профессионализма я встречаю впервые, пожалуй. Гузу под силу любая сложная композиция, о выполнении я уж не говорю.