Иванов день

За несколько часов мы успеваем увидеть многое: и деревянную церковь XVII века, и новую школу, и художественные мастерские, и фермы, поставленные на просушку (скот летом пасется на полонинах где-то в районе Буркута), и даже успеваем побывать в старой лесорубской хижине — колыбе, превращенной в шашлычную для туристов. Отведать шашлык нам не удается — это долгое занятие, надо готовить самому! — и мы едем обедать к Николаю Григорьевичу.

Уже где-то около шести вечера мы приезжаем на нашу квартиру в Яворове.

Нам повезло с хозяйкой — Анастасией Трофимовной Яценко. Женщина она словоохотливая, общительная, веселая, бывшая фронтовичка. С первых же минут мы чувствуем себя в ее доме, как в собственном. Немедленно стол накрывается скатертью-самобранкой, и наше знакомство начинается с воспоминаний о днях войны.

Служила Яценко в 53-й армии Второго Украинского фронта. Ну и мы с женой после Карельского фронта воевали по соседству — в 9-й Гвардейской армии Третьего Украинского. Немало общего в судьбах Анастасии Трофимовны и Ольги Ивановны: обе работали старшими медсестрами в армейских госпиталях.

Когда уже многое было рассказано и достаточно съедено и выпито, Анастасия Трофимовна смеется, просит:

— Ольга Ивановна, вспомните самый «страшный» эпизод войны!

— А вот… — тоже смеясь, начинает рассказывать жена. — Как-то рано утром я стояла на часах… Госпиталь наш тогда раскинулся на берегу озера… И вдруг слышу — в тумане раздаются всплески весел: «чвак, чвак…» Ну, думаю, плывет вражеский десант на лодках! Испугалась страшно! Вскидываю винтовку, стреляю в воздух! Сразу же отовсюду сбегается народ, а из тумана вдруг жалобно раздается: «Братцы, не стреляйте, свои, свои!..» На лодке действительно оказались свои, наши раненые, выздоравливающие. Чертям, видите ли, захотелось молока, вот и поплыли они вечером, тайком от всех, на тот берег… И сами вдосталь напились молока, и нам привезли два бидона!..

Я эту историю знаю хорошо, слышал раз десять, она вызывает у меня только улыбку, а женщины — хохочут!

— А самое страшное у вас, Анастасия Трофимовна? — спрашивает Ольга Ивановна.

— Самое страшное случилось в Монголии, уже после окончания войны с Японией… Стояли мы в степи… Однажды среди ночи вдруг поднялась буря — хлещет дождь, ураганный ветер!.. В один миг унесло нашу палатку ветром, и мы остались почти что в чем мать родила — на песке… Единственный случай за годы войны, когда мы, все медсестры, закричали «мама»…

Женщины снова звонко смеются, на этот раз — и я с ними. На войне ведь было много и комического, смешного.

— Но работать фельдшером на селе, наверное, ничуть не легче? — спрашивает Ольга Ивановна.

— В чем-то легче, а в целом — труднее… Тут рассчитывай только на свои силы. Главная моя беда — роженицы. Заранее они ведь никогда не придут в роддом — им всегда некогда! Не на кого оставить ребятишек, некому поручить корову и овечек — причин у них всегда тысяча!.. Прибегут от них в последнюю минуту, а тут выясняется, что живут где-нибудь у черта на куличках, куда и днем не проберешься, не то что ночью. Не бывали вы на наших приселках, нет? Пойдете туда и сами узнаете, что это за удовольствие подниматься к тамошним жителям по горным тропам. Летом еще ничего, а каково осенью, а то еще зимой, когда день короток и стоят сильные морозы?.. Да-а-а-а… — вздыхает Яценко.

— Ну, вспомните какой-нибудь случай! — на этот раз я прошу нашу хозяйку.

— Так и быть, расскажу, — сдается Анастасия Трофимовна. — Как-то меня ночью вызвали к роженице. От шоссе пришлось еще около пяти километров пробираться на приселок. Это был самый трудный случай в моей практике. Роженицу, конечно, можно было бы повезти в роддом — время позволяло. Но некому было нести носилки до шоссе. Сама приняла ребенка — родилась девочка. А матери нездоровится, поднялась температура, вся так и горит в жару. Что делать, ума не приложу. На улицу и носа не высунешь: бушует пурга. И никого из соседей поблизости, — на приселках дома стоят далеко друг от друга. Хоть реви от отчаяния!.. Пришлось остаться у больной. Семь дней и ночей не отходила от ее постели, боролась за ее жизнь, заодно — и ребенка… — Анастасия Трофимовна подходит к окну, берет за край вышитую занавеску прекрасной работы. — Девочка, слава богу, выжила, выросла и стала у нас в Яворове известной вышивальщицей…

— Ну еще какой-нибудь случай, Анастасия Трофимовна! — снова прошу я.

Яценко садится за стол.