Из киевских воспоминаний (1917-1921 гг.)

Мы ждали от большевиков преследований и мести; ведь весь город был в той или иной степени скомпрометирован в их глазах проявленным сочувствием к их врагам. Однако, никаких репрессий не было. Чека несколько присмирела. Только изредка она давала о себе знать облавами и расстрелами «валютчиков» и «спекулянтов».

Советские учреждения обрели свой характерный облик — собрания недоедающих и озябших людей с подавленной волей, в апатии и праздности. Наступившая зима наложила этот видимый отпечаток на внешность советских канцелярий. Эти полупустые комнаты с железными печками, эти люди, сидящие за своими столами в пальто, платках и перчатках, эта наносимая с улицы грязь — все это сливалось в картину необычайно стильную, но и бесконечно унылую. Поражала, после прежней расточительности, скудость во всем — в бумаге, в мебели, в перьях, в пишущих машинках… Почти в каждой комнате торжественно разрезался и делился между присутствующими дурной черный хлеб — пресловутый паек, символ советского существования.

Если прежде сильнее всего проявлялась жестокость и наглость большевистского режима, то начиная с этого времени самой характерной и показательной его чертой стала нечестность и продажность. Наблюдательному взору эти свойства открывались уже по внешнему виду людей, занявших теперь начальнические посты, и, еще более — по наружности тех, кто их облепливал. Каждого вошедшего в любое из советских учреждений сразу обдавала атмосфера канцелярии старорежимного полицейского участка или воинского присутствия…

Глубокая перемена наступила и в жизни населения, в частности его более культурных слоев. У всех, за самыми ничтожными исключениями, выдвинулся на первый план вопрос о том, как прокормиться. Все помыслы были направлены на добывание хлеба; остальное отодвинулось далеко назад. Дороговизна стала расти катастрофически, процентов на 30–40 в месяц. Жалованья, тарифные ставки, ликвидационные, — о которых столько говорили в 1919 году, — все это потеряло существенное значение. У всех была уверенность, что все равно жалованьем не проживёшь, и что нужно искать других источников для существования. Экономическая необходимость пробивала бреши в нелепые схемы тарифной политики, на разработку которых было в 1919 г. затрачено столько труда. Запрещенное на бумаге «совместительство» стало теперь общим и терпимым явлением. Началась математика расчета «премиальных», «сверхурочных», «сдельных» и т.п. Все это, однако, не могло заполнить зияющих дыр, образовавшихся у каждого в повседневном бюджете на удовлетворение самых насущных потребностей.

Хотя магазины были открыты, и базары торговали, но уже начал практиковаться в широких размерах натуральный обмен вещей на продукты, особенно с крестьянами. Денег на покупки у большинства не хватало, а вещи было выгоднее выменивать, чем продавать. Впрочем, практиковалось и то, и другое… При этом главным, — а одно время даже единственным, — приобретателем всего продаваемого был привозивший в город продукты крестьянин. Позже к числу покупателей присоединилась новая плутократия из разбогатевших лавочников и казнокрадов.

Характерной чертой этой внутренней, домашней стороны советского существования является то, что материальные тяготы в каждой семье оказались в значительной мере переложенными с мужей на жен. Выбор предназначенных для продажи вещей — главным образом платья и белья, — их переделка под крестьянский вкус, самая продажа или обмен — все это, разумеется, дело женское. А так как именно «ликвидсобхоз» (как в шутку называли ликвидацию собственного хозяйства) стал основным фактором материального существования, то главным действующим лицом во всех семьях оказалась женщина.

Что же делали мы, мужья, мужчины? Разумеется, помогали женам в физической работе. А кроме этого, делали бесконечно мало или почти ничего. Это всеобщее, подневольное безделье стало одним из проклятий русской жизни. Оно было естественным результатом большевистской хозяйственной и политической системы. Прежде всего, всех (или почти всех) заставили перестать делать то, что каждый умел и к чему привык: коммерсанта заставили перестать быть коммерсантом, адвоката — адвокатом, журналиста — журналистом, чиновника — чиновником. Благодаря многообразным мобилизациям выбили из колеи также большинство работников остальных профессий — врачей, инженеров и т.д. Засим, всех обратили в советских служащих, совершенно не заинтересованных в результате своей работы и обязанных отсиживать положенное казенное число часов в канцеляриях. Н наконец, поставили всех в такие материальные условия, при которых у каждого явилось сознание, что трудом он, во всяком случае, на жизнь не выработает, и если может честным образом облегчить жене тяготы базара, то только защитой своих прав на «премиальные», орудованием в комитете служащих и хлопотами об усилении пайка.