Из России в Китай. Путь длиною в сто лет

Ли Лисаню на совещании в Мэйхэкоу пришлось признать свою ошибку. Он объяснил ее тем, что отсутствовал много лет и еще плохо разбирается в китайской ситуации. Снова, мол, как в молодости, погорячился, высказался необдуманно, отдав предпочтение городу перед деревней. Линь Бяо на удивление спокойно и милостиво отнесся к этому промаху, сказав: «Понял ошибку, ну и ладно».

Эхо Мэйхэкоу отозвалось гораздо позднее, спустя двадцать лет, в 1966 году. Стремительно рвущийся вверх Линь Бяо в одной из своих речей, в которой громил Пэн Чжэня, упомянул об этом совещании и о предложении «реорганизовать штаб». Эту идею Линь Бяо на этот раз представил как попытку «узурпации власти». Прочитав эту речь, Ли Лисань угрюмо заметил мне: «Это ведь я тогда предложил». Он уже предчувствовал нехорошее.

Но в то время в Харбине у Ли Лисаня с Линь Бяо сохранились нормальные рабочие отношения. Линь Бяо, как я уже писала, активно поддержал идею моего приезда в Китай и подписал обращение по этому поводу в международный отдел ЦК ВКП(б). Это была действенная мера.

Помогло моему приезду и некое стечение обстоятельств, на которое Ли Лисань намекнул в письме ко мне в Москву.

В Харбине в то время оказался Мордвинов, тот самый старший референт отдела кадров Коминтерна, который вместе с китайцем Сяо Чжаном в 1938 году оклеветал Ли Лисаня. В Харбине Мордвинов жил под фамилией Карлов и считался полковником железнодорожной службы. Однако настоящие его функции были совсем другого рода, далеко выходящие за рамки железнодорожных обязанностей, – он являлся секретным главой советской разведки в Харбине. И Генеральный консул СССР, и даже сам генерал Журавлев находились у него в негласном подчинении.

И вот на одном из дипломатических приемов Ли Лисань совершенно неожиданно встретил своего заклятого недруга. Как говорит китайская поговорка: «Недруги всегда на узкой дорожке сходятся». Но Карлов-Мордвинов внешне повел себя сдержанно-уважительно. Как-никак Ли Лисань руководил Управлением внешних сношений китайской армии, то есть являлся своего рода «министром иностранных дел». Карлов вежливо справился о его семейных делах и, узнав, что Ли Лисаня беспокоит возможность моего выезда в Китай, сам предложил поспособствовать в оформлении вызова. Ли Лисань от такого предложения отказываться не стал. Оба стали делать вид, что между ними никогда не пробегала черная кошка.

Но «замирение» продолжалось недолго – вскоре после моего приезда произошла очень неприятная для Ли Лисаня история, совершенно очевидно, что не без участия Карлова.

Отношения между советской и китайской стороной никогда не были безоблачными – я имею в виду официальный уровень. Натянутость существовала и в 1946 году. Меня удивило, помнится, на официальном праздновании годовщины Октябрьской революции отсутствие портрета Мао Цзэдуна, которого я мысленно уже причислила к когорте великих вождей. И никто из китайских руководящих работников на этом празднестве не присутствовал, Ли Лисань тоже со мной не пошел.

«Почему?» – спрашивала я саму себя и мужа, а он только сдержанно улыбался.

Советские представители держались скованно и настороженно, несмотря на то, что китайцы вели себя вполне дружественно. Генерал Журавлев расковывался только после подпития, а жена его оставалась высокомерной везде и всегда. Иногда возникали инциденты, отнюдь не способствовавшие взаимодоверию. Так, китайскую сторону покоробил случай с Цай Чан, одной из старейших членов партии, которая во главе женской делегации направлялась на конференцию в Европу. Так как делегация не имела возможности везти валюту для обмена, Цай Чан и другие женщины имели при себе золотые вещи в качестве финансового фонда. И вот при пересечении китайско-советской границы всю делегацию, включая Цай Чан, подвергли унизительному досмотру вплоть до личного обыска. Даже, кажется, отобрали кое-что, хотя женщины объясняли, что это не личное, а партийное имущество. Ли Лисань, друживший с Цай Чан и ее мужем Ли Фучунем еще со времен учебы во Франции, был очень возмущен.

В низах было проще: люди действовали по велению души – так, как им подсказывала совесть. Когда Советская армия весной 1946 года уходила из Маньчжурии в соответствии с соглашением, подписанным с гоминьдановским правительством, простые бойцы и низовые офицеры со свойственной русским широтой натуры, иногда на свой страх и риск, открывали ворота военных складов солдатам 8-й армии: «Берите оружие, ребята, а то другим достанется!»

Они интуитивно чувствовали, где свои, а где чужие.